Крапива - Даха Тараторина
Степняки ютились в основании обрушившегося холма. Промокшие и замёрзшие, грязные, наспех перевязанные. Они и заметили срединников не сразу, так были увлечены действом, что происходило у большого костра. А что там происходило – поди пойми. Влас лишь почуял, что пахнет горелым мясом. Он поднял руку, отдавая команду лучникам, и… обмер. Потому что шляхи расступились, и в толпе он разглядел соломенную голову Змея. И лишь спустя мгновение признал в нём Шатая.
– Что медлишь? – процедил Тур.
– Мало чести нападать на безоружных.
– Они напали на земледелов и баб. Не с ними о чести балакать.
Княжич медлил. Мало проку с военачальника, трусящего отдавать приказ потому лишь, что боится задеть знакомца в толпе… Но Влас боялся.
А у шляхов – ни сторожей, ни дозорных! Сидят себе в низинке, ждут, покуда неприятель, стоя на оползне, расстреляет глупцов из луков! Словно не воины, а дети малые! Откуда бы срединному княжичу знать, что все выжившие столпились у костра, уносящего в степь дымные останки старого вождя, чтобы поприветствовать нового. И что коснуться его, хоть кончиком пальца, – к великой удаче. А гаркнуть на воинов да разогнать всех по делам у Шатая попросту не хватало опыта. Да и чем может навредить кучка изувеченных деревенщин, оставшаяся в Тяпенках?
Долго степняки не замечали нависшую над ними угрозу. Сердце ударило не меньше десяти раз прежде, чем зафыркавшие от дыма кони выдали атакующих. Тогда лишь шляхи метнулись за оружием, а Тур вместо сына велел:
– Целься!
Шатай стоял у самого костра, а приближающиеся к нему шляхи не грозили клинком, не нападали. Нет! Они опускались на колени и утирали лбы краем его рубахи. Шатай вскинул голову, узнал Власа и… широко улыбнулся. И всё бы ничего, но подле него стояла Крапива. Стояла и держала за руку.
– Опустить луки! Убью поганого… – добавил княжич вполголоса и, на ходу выхватывая меч, ударил коня пятками.
Копыта взрыли мокрый склон, метнулись в стороны шляхи, не желающие попасть огромному жеребцу под ноги. Быть бы беде, да травознайка, отвыкшая бояться, узнала в грозном воине мужа. И не кинулась прочь вместе с остальными, а побежала навстречу.
– Влас!
Княжича как ледяной водой окатили. Схлынула ярость, как не бывало. Он спрыгнул наземь ещё раньше, чем конь остановился, подхватил аэрдын и закружил. Друзья ли вокруг, враги ли – всё едино. А она обвила руками его шею и сладко долго поцеловала.
– Живая, – выдохнул Влас. – Живая…
– А мэня?
Ревнивый Шатай, ясно, нашёлся здесь же.
– Что тебя? – У Власа обострилась челюсть, зубы заскрипели. – Тоже поцеловать или мечом приложить?!
– Твои поцэлуи мнэ ни к чэму, – усмехнулся тот. – Иди ко мнэ, аэрдын.
– А её поцелуев ты не получишь! Ты, шлях… – Княжич окинул взглядом любопытных степняков. Те похватали оружие, но нападать не спешили, будто ждали чего. Уж не приказа ли? – Ты что устроил?!
Шатай потупился.
– Отрубил голову Змэе…
Крапива всем телом прижалась к княжичу.
– Шатай убил Змея, – сказала она.
– Нэ совсэм я…
– Он, он! – поддержала шляшенка, невесть как затесавшаяся меж мужчин. – Я сама видэла! Новый вождь убил старого вождя!
Влас прищурился.
– Выходит, ты теперь их новый вождь?
– Выходит, что так.
– А ты… – Влас поставил лекарку на землю и отшагнул. – С ним.
Она пожала плечами.
– Если не достаёт силы, надо брать хитростью. Я пошла с Шатаем, чтобы убить Змея.
– Что ж меня не спросила?
– А то ты пустил бы!
– Не пустил бы. Нет. А теперь… куда ты пойдёшь? С ним? Или со мной?
Крапива скрестила руки на груди.
– Никуда не пойду. Дома останусь.
– Сын! – Тур занял место княжича на холме и насупил брови. Всё ж не только торговать и торговаться был он горазд, казнить и миловать Посадник умел тоже.
Княжич и без слов понял, чего ждёт от него названый отец. Ясно, на чьей стороне сила и чьей будет победа. И как станут срединники славить Посадника и его сына, когда полетит по государству весть о том, кто отстоял границу.
– Что же… – Влас повернулся к Шатаю. – Придётся нам разрешить спор.
– И как жэ?
– Так, как с самого начала стоило.
Шатай ухмыльнулся.
– Что жэ, пусть так и будет.
Они встали грудь в грудь, воины напряглись, ожидая приказа, Крапива схватилась за сердце: что делать?
Мгновение – и сорвались бы с луков стрелы, взметнулись мечи, прогремел бы раскатами грома боевой клич.
Перед взором у княжича пронеслось всё: мать с отцом… или всё же дядькой? Терем, полный слуг и на всё согласных чернавок, драгоценные уборы и златые тарелки… Но всё померкло пред другим воспоминанием. Как травознайка шла под рассветным солнцем по полю, и злато её пшеничной косы показалось вдруг дороже и терема, и коня, и меча, да и всего княжества.
Влас сказал:
– Нечего нам с тобой делить. Ветер, земля и женщина не принадлежат никому. Это мы принадлежим им.
– Свэжэго вэтра в твои окна.
– Свежего ветра… друг.
***
Погребальный костёр вышел на славу. Раньше маленькая деревенька меж Срединными землями и Степью делила два государства, но нынче дымная пуповина соединила враждующие края.
В пламени сгинули многие воины, и никто не следил, чтобы срединников и шляхов клали отдельно друг от друга. Холм, на котором когда-то росло священное древо Рожаницы, превратился в курган, и вой овдовевших женщин не заглушал крики птиц потому лишь, что немногие успели вернуться в деревню.
Дола с Деяном, оставив сыновей родне, примчались едва ли не сразу после Посадника. Они то бранили своевольную дочь, то, напротив, славили её храбрость, а Крапива знай отмахивалась: дел невпроворот, не до вас!
Дел и верно набралось знатно. Лечить больных и раненых, хоронить умерших, распределять припасы, дабы не вышло ни у кого ссоры. Одна бы травознайка нипочём не справилась, но с нею были Влас и Шатай – два вождя, два героя, перечить коим не смели ни срединники, ни шляхи.
Ясно, что до доброго мира было ещё далеко. Очень уж многие полегли в Тяпенках, ни одной семьи не нашлось, что не пострадала бы от мечей пришлецов. Но Рожаница уравняла врагов оползнем и бурей, а там, где своё слово сказали боги, людям судить не след. Тех же, кто сомневался в праве
