Крапива - Даха Тараторина
И гордые шляхи опустились на колени.
– Свэжэго вэтра в твои окна! – грянул согласный хор.
Глава 25
Власу не спалось, не лежалось, не елось и не пилось. Тупая тревога вновь и вновь долбилась в виски. Время шло, солнце клонилось к закату, впрочем, за низкими тучами было толком не разглядеть, вечер на дворе или белый день. Раненые одинаково стенали что утром, что ночью, а бабы одинаково бегали за ними, разве что с темнотой становились менее резвыми. Напившись снадобья, Дубрава лежал по другую сторону очага, изгоняющего из избы сырость, и изредка похрапывал. Однако, стоило княжичу осторожно сесть, тут же распахнул глаза.
– Что не спится?
Влас отмахнулся, ничего, мол, но Несмеяныч не отстал.
– Что-то шлях пропал, – как бы равнодушно заметил княжич.
Дубрава зевнул.
– А что ему? Небось сховался и отдыхает, чтоб не запрягли воду таскать или ещё что.
– И Крапивы нет, – не успокаивался Влас.
– Боишься, голубки вдвоём где-то устроились?
Влас фыркнул.
– Вот ещё! Этот… только песни петь горазд.
– Девки песни любят…
– Ой, молчал бы уже! Пень старый.
Хоть и отбрехался, а встревожился княжич не на шутку. Проверил, как слушается тело и, убедившись, что рана не ноет больше нужного, направился к выходу.
– Куда, княжич?
– Лежи. Сейчас я.
У дверей удалось перехватить Матку. Лишний раз вести беседу с Власом Свея не спешила, но и отмалчиваться не стала.
– Как раненые?
Матка неприязненно скривилась, но ответила:
– Да уж не твоими молитвами.
– Людей хватает? Чем помочь?
– Ты помог раз. Хватит, дальше сами как-нибудь. А коли ничего не болит, иди вон в избу кузнеца. Там здоровые отсыпаются.
Влас проглотил грубость. Уж кто-кто, а Матка Свея натерпелась из-за его глупости и держать обиду имела право. Он только спросил:
– Крапива там?
– Наверное. – Голос Свеи потеплел. – Забегалась. Верно, утомилась.
Тут бы княжичу и уняться, но тревога не прошла, лишь стала сильнее. Дождь затихал и, когда Влас вышел на крыльцо, вода уже не бурлила в оставленном на верхней ступеньке котле, а расходилась частыми кругами. Княжич подхватил посудину и занёс в дом – не придётся уставшим бабам таскать, коли понадобится ещё кипятка. Крапивы не нашлось ни внутри, ни снаружи.
Не нашлось её и в доме кузнеца, среди прикемаривших мужиков, и Влас всерьёз задумался, порадовало его это или обеспокоило пуще прежнего. И, что всего хуже, Шатая нигде не было тоже. Неужто взялся за ум да и сбежал с женой, покуда снова не началась бойня? Ведь одно дело положить голову с княжичем вместе, совсем другое – ждать, не придёт ли Хозяйка Тени за аэрдын.
Сердце заходилось птицей в силках – крылья сломает, покалечится, а вырвется! Княжич не жаловался, когда суровый Дубрава, что ни утро, гонял его окрест терема, да надев при том доспех. Тогда, молодой да сильный, Влас с лёгкостью выполнял указания, а после ещё и скакал супротив дядьки с мечом. А теперь – гляди-ка! – воздуха вдруг хватать перестало. Вернувшись к старшему дому, он, словно старик, оперся о ствол раскидистого дерева. Ноги не держали. Он бы сел, где стоял, но гордость не позволила. Сверху послышался голос:
– Княжич, ты чего это?
В ветвях спрятался и неотрывно наблюдал за шляхами глазастый дедок. Влас сам посадил его, чтобы Змей не напал тайком, да и забыл.
– Гуляю, – нехотя буркнул княжич, выравнивая дыхание. – Слышь, дед!
– Ась?
– Крапиву… Травницу вашу со шляхом не видал?
– Как не видать, – охотно закивал старик, – видал.
Влас едва сдержался, чтобы не тряхануть ствол.
– Ну?!
– Дык ушли.
– Куда?!
Дрожащий сухонький палец указал на обвалившийся холм, а Влас таки сел на землю – ноги отказали. Взыграла всё же Змеева кровь в найдёныше…
– К шляхам? – только и спросил он.
– К шляхам.
– Что же… Что ж не доложил?
Видно, княжич смотрелся зверем, потому как дедок залез маленько повыше и уже оттуда фыркнул:
– Ты велел докладывать, коли к нам кто сунется. А ежели от нас…
Слушать дальше Влас не стал. Перебирая по дереву руками, встал и, покачиваясь, двинулся к холму.
– Ты-то куда? Эй, княжич! Стой, говорю! Княжич! Идут!
Влас так и не обернулся, но остановился.
– Кто?
– А мне почём знать? Сам погляди!
Буря изрядно потрепала перелесок. Макушки молодых деревьев кланялись земле, старые и вовсе разлетелись в щепки. Ветер сорвал листву, а тонкие ветви полумёртвыми висельниками колыхались под дождём. Не укрыться в эдаких зарослях, не спрятаться. Оттого, едва выйдя из деревни, Влас сразу разглядел белоснежного коня в дорогой сбруе, какового мог позволить себе только Посадник Тур. А за ним ровными цепочками тянулись мерины попроще – медлительные и отяжелевшие. Их копыта оставляли глубокие раны в почве, потому что везли на себе животные не только высоких да крепких воинов, но и оружие, коего так не хватало тяпенцам, чтобы оборониться от Змея.
Посадник внял мольбам сына. Кликнул подмогу, набрал бойцов в ближайших селениях, оставил женщин и детей под присмотром, а после вернулся, чтобы принять бой.
***
Таковым княжич хотел видеть себя сызмальства – конным, в дорогом доспехе, с родовым мечом при поясе, суровым. Верные люди шли за ним, а отец… тот, кого Влас знал отцом, впервые гордился им. Одного не ведал княжич, когда, ещё юнцом, представлял, что поведёт дружину в бой. Не ведал, как будет горько.
Тур подстегнул коня и поравнялся с сыном.
– Что не весел?
– А что радоваться? Не на пир, чать, едем.
– Помнится, именно ты говорил, что надо дать Змею отпор. Вот он я: послушался, вернулся.
– Ты вернулся потому лишь, что удалось пополнить дружину наёмниками, а войско Змея пострадало от оползня.
Посадник спорить не стал.
– Да. Ты молод, сын. Есть время отступать и есть время сражаться. Дадут боги, и ты научишься отличать одно от другого. Ты повёл людей в бой, и их дети запомнят тебя как убийцу. А я увёл тех, кого мог увести, и стал защитником. Вот и думай сам, что лучше.
Посадник был мудр. В отличие от брата, в торговом деле он разбирался куда как лучше, чем в воинском. И, что греха таить, поступил верно. Нынче настал черёд Змея обороняться, и отдохнувшая сытая дружина Тура сумеет загнать его так далеко в степь, что не выползет боле никогда. Но Влас ехал мрачнее тучи. Много ли радости в победе, если не разделить её ни с другом, ни с любимой?
Княжич первым проехал по холму, по погребённым под ним мужам – шляхам, срединникам… не всё
