Ненаписанное богами - Кэти Роган

— Нет, — повторяю снова. Я не хочу быть рядом с ней сейчас. — Со мной все в порядке.

Я делаю еще шаг к дальней спальне, на этот раз более уверенно. Ненавижу себя за слабость. Трусиха. Затем еще шаг, и еще один. Страх не всегда уходит. Иногда единственный способ двигаться вперед — это терпеть.

Дверь открывается со скрипом: петли заржавели, а дерево в проеме немного перекосилось.

Я на цыпочках вхожу в комнату.

— Амма? — сонный голос зовет меня из темноты. Затем из-под вороха одеял в углу выглядывает лицо с серыми глазами и копной черных кудрей. Я люблю, когда она меня так называет, хотя мать это ненавидит. В раннем детстве ей было трудно выговорить слово «мама». «Амма» подходит нам гораздо больше.

— Амма, это ты? — снова зовет она.

Тиски, сжимающие грудь, ослабевают, пусть совсем немного, но достаточно, чтобы вдохнуть. Руки больше не дрожат, когда я убираю выбившуюся прядь с лица Брилин.

— Да, милая, — отвечаю я и забираюсь под одеяло рядом с ней. — Теперь спи.

— Я и не спала, — шепчет она мне. — Бабушка не позволила мне ждать тебя с ней. Сказала, что я должна идти в постель. — В ее голосе слышится недовольство, но я не ругаю ее за это. Мы не спали раздельно ни одной ночи за ее девять лет.

Брилин скользит в мои объятия, — маленькая, теплая, мягкая, уютная — прижимается ближе, свернувшись калачиком и кладет голову мне на грудь. Пальцы медленно, лениво скользят по ее волосам. В них попадаются колтуны, но мне все равно. Движения убаюкивают, словно я вычесываю прочь все тревоги дня: и ее, и свои. Обычно это быстро ее усыпляет.

Проходит несколько минут, и Бри тихо вздыхает, играя с лацканами моего халата.

— Тебе нужно спать, — говорю я тихо. — Утром мы уходим. День будет долгим и трудным.

— Мы опять пойдем пешком? — стонет она.

— Да, милая. — Я улыбаюсь и целую ее в макушку.

— Вот бы у нас была лошадь, — ворчит Бри. А потом оживляется. — Нет! Лучше фаравар!

— Откуда ты знаешь о фараварах? Они не для маленьких девочек.

Фаравары — это крылатые боевые кони, на которых Альторы выезжают в сражения. Только воинам Альтора дозволено иметь таких. Это дар самих богов. Большинство селенцианцев их даже никогда не видели.

— Беккер о них рассказывал, — говорит она о своем друге в лагере повстанцев. — А еще они мне снятся. Ну, один из них. Его зовут Кэрвин.

— Кэрвин — фаравар? — Моя рука замирает в ее волосах, потому что сны Бри часто бывают вещими. — И ты знаешь его имя? — стараюсь, чтобы голос звучал спокойно.

— Да. Он самый большой и лучший из всех во всех мирах.

— А как он выглядит? — Я и сама никогда не видела ни одного фаравара.

Бри оживленно приподнимается с моей груди, и ее улыбка сияет ярче лунного света, льющегося из окна.

— Он прекрасный, Амма! Огромный! И черный, и у него самые мягкие перья. Я думаю, некоторые его боятся, но он никогда не причинил бы мне вреда.

Ее слова вызывают трепет в груди, и я с трудом пытаюсь дышать ровно и не выдать дрожи в пальцах, продолжая гладить Бри по голове.

— Это чудесно, малышка. Только помни, мы никому не рассказываем о твоих снах, хорошо?

— Знаю. Даже бабушке. — Бри снова укладывается мне на грудь и кладет ладошку туда, где бьется сердце.

Особенно бабушке. У моей матери нет границ, когда дело касается восстания. Если она узнает о даре Бри, то будет использовать ее. Эта война сделала мою маму больше солдатом, чем матерью. Я стараюсь не скорбеть об этой потере, но какая-то часть меня всегда будет тосковать по женщине, которой она была.

Если фараэнгардцы узнают о Бри и ее способности, то сожгут. Так они поступают с теми, кто отличается. Кто особенный. Прекрасный. Одаренный. Талантливый. Редкий.

Опасность для Брилин стала еще выше теперь, когда я знаю, что Аэлрик — Альтор. Я не позволю свершиться ни одному будущему, в котором ей причинят вред.

— Расскажи мне сказку, Амма. — Бри по-прежнему играет с лацканами моего халата.

Я вожу пальцем по ее спине, лениво рисуя круги, стараясь успокоить наши сердца: мое, сжимаемое страхом, и ее, бьющееся от возбуждения. Не в первый раз я даю себе клятву уберечь ее от этого жестокого мира. Я сделаю все, чтобы ее свет оставался таким же ярким.

— Какую сказку ты хочешь? — спрашиваю я.

— Про моего отца. — Она не колеблется. Никогда не колеблется.

Рана в сердце вновь открылась, и никакое чувство обиды не защитит меня от боли. Наверное, поэтому я и позволила себе поверить матери Аэлрика, чтобы цепляться за гнев, а не за горе.

— Жили-были мальчик и девочка. — Мой голос хрипит, когда я начинаю говорить. — Они были самыми лучшими друзьями. А когда повзрослели, мальчик и девочка полюбили друг друга…

Глава 6

Аэлрик

Удар в грудь отбрасывает меня через яму, и моя голова с силой врезается в каменную стену. Раздается отчетливый хруст ломающихся костей, на этот раз ребер, и кровь тут же начинает сочиться из новой раны на затылке. Я наслаждаюсь болью. Я жажду ее.

— Ты даже не стараешься, — с отвращением качает головой Райот, лучший воин в моем отряде, и прячет свой широкий меч в ножны на спине.

Неправда. Я стараюсь и с успехом получаю по заднице.

Поднимаюсь на ноги и разминаю шею. Похоже, я порвал сухожилие.

— Еще раз, — говорю я и волоку свой меч по песку, заляпанному кровью.

— Нет. — Райот выбирается из ямы. — Не знаю, что с тобой сегодня, но у меня есть дела поважнее, чем снова отправлять твою жалкую задницу в лазарет.

— Я еще не закончил, — рычу я.

— Нет, — фыркает он. — Закончил. Прогуляйся, остынь, а потом сходи к Элоуэн. Может, она что-то сделает с твоими ребрами, — Райот уходит, но вдруг оборачивается. — Хотя нет, не ходи к Элоуэн. Она не должна лечить кости, которые ты намеренно сломал.

И этот белобрысый ублюдок уходит, оставляя меня кипеть от чувства вины и ярости без возможности выпустить пар.

Я провожу рукой по лицу, зажмуриваясь, и пытаюсь отогнать воспоминания, но это совершенно бесполезно. Я все еще вижу ее. Все еще слышу ее. Все еще, черт возьми, чувствую ее запах. Мой разум полностью поглощен Маэрой: письмом, в содержание которого она меня так и не посвятила, проблемами, в которые она вляпалась, и предательством моих родителей. Мысли, словно стая стервятников, кружат вокруг мелочей,