Ненаписанное богами - Кэти Роган
Маэра проводит пальцами по моим волосам, а я позволяю своим рукам скользнуть по ее обнаженным плечам, прежде чем поддаться искушению и тоже запустить пальцы в ее волосы. Всего один раз. Мне нужно почувствовать это еще хоть раз.
Наши взгляды встречаются, ее зрачки расширены, глаза затуманены желанием. Я касаюсь губами ее лба, пытаясь сказать все то, что не могу произнести вслух.
«Я люблю тебя. Прости. Хотел бы, чтобы все было иначе. Хотел бы, чтобы боги были к нам более милосердны».
Она сжимает мои волосы и срывается в глухом, надломленном рыдании.
Вставая, я отступаю от нее и поднимаю с пола забытый конверт.
Она выглядит… разочарованной. Тем, что я не настоял на ночи вместе? Или тем, что десять лет назад я не боролся отчаяннее?
У меня не хватает сил искать ответ. Я поднимаю конверт.
— Я верну тебе это, — говорю я и заставляю себя сделать шаг прочь.
Сказать, что это самое трудное, что я когда-либо делал, значит ничего не сказать. Я уже проходил через это однажды. Десять лет назад было так же больно, как и сегодня.
Глава 5
Маэра
Моя мама бережно держит слепок в руках, будто это сокровище. Поворачивает его то в одну, то в другую сторону, рассматривая каждый выступ и край, так точно сформированный из красного воска. Это точная копия ключа генерала Вотана от архива, где хранятся списки мальчиков, родившихся в Селенции, чтобы Фараэнгард мог их у нас украсть.
— Я знала, что ты сможешь, Маэравел, — наконец произносит она, не отрывая взгляда от слепка.
Я не говорю ей, что это не моя заслуга. Что это Аэлрик — человек, которого она, вероятно, ненавидит больше всего на свете — выполнил мою работу в рекордно короткий срок. Не говорю, что он оставил конверт у дверей комнаты на четвертом этаже «Багрового Пера», где я его ждала. Не говорю, что тихий стук в дверь перед его уходом снова разбил мне сердце. Не говорю, что он даже не попрощался.
Наконец мама отрывает взгляд от слепка. Мы были бы с ней очень похожи, если бы не яркие красные полосы ожогов на коже, тянущиеся по ее лицу и рукам. Они не дают забыть, что в тот день мама укрыла меня собой.
— Вортан ничего не заподозрил? — спрашивает она резким голосом, и я понимаю, что сейчас это не моя мать. Сейчас это мой командир.
Единственное, что у меня выходит — отрицательно покачать головой. Все тело дрожит так, что стучат зубы. Это единственный звук в этой темной лачуге, которую мы снимаем на окраине Эдессы.
— Уверена, что за тобой не следили? — спрашивает она, хотя уже задавала этот вопрос, как только я оказалась на пороге.
Я снова машу головой. Руки крепко сжаты в кулаки. Острая боль от ногтей, впивающихся в плоть — единственное, что удерживает меня в реальности. По моей руке сочится кровь.
— Маэравел! — говорит мама с упреком, с осторожностью оставляя слепок на шатком, перекошенном столе, прежде чем подойти ко мне с мокрой тряпкой. — Нам нужно сохранить это платье на случай, если оно пригодится в будущем.
Она хватает мои руки и вытирает кровь. Зубы стучат с неистовой силой так, что это отдается болью в челюсти.
Убрав кровь, мама расстегивает мелкие пуговицы платья своими сильными руками и делает это очень осторожно.
— Это нормальная реакция, Маэравел, — произносит она успокаивающим голосом. И это снова моя мама. — Так твое тело избавляется от всей энергии и эмоций, которые ты испытала этой ночью.
Но я так не думаю. Совершенно так не думаю.
Я забыла, каково это — чувствовать себя в безопасности. Быть дома, в объятиях Аэлрика. Мой разум, мое тело и мое сердце восстают против возвращения к суровой реальности. Я закрываю глаза, но несколько слез все равно успевают упасть, пока мама проводит по моему лицу холодной влажной тряпкой, стирая сурьму с глаз и алое пятно с губ. Она заворачивает меня в поношенный халат, причитая что-то при этом.
Мама говорит со мной, но я не могу разобрать слов, пока она не начинает кричать, шлепая меня по щеке. Если честно, мне не больно.
— Маэравел! — говорит она, а я моргаю и смотрю на нее в немом шоке с открытым ртом. — Он тебя обидел? У тебя есть какие-то раны или внутренние повреждения, которые нужно залечить?
Впервые во мне шевелится что-то помимо горя. Это снова злость, направленная на мою мать. Мы обе знали, что придется переспать с генералом, чтобы получить доступ к этому ключу. Я бы так и поступила, если бы не Аэлрик.
— Нет, — хриплю я потрескавшимися губами и пользуюсь моментом, чтобы взглянуть на мою маму. На моего командира.
Морщины вокруг ее голубых глаз и рта более глубокие, чем должны быть в ее возрасте. Она носит свои годы так же, как солдаты Фараэнгарда носят медали. Каждая морщина и шрам символизируют выигранную или проигранную битву. Все, что нам пришлось преодолеть, чтобы дойти до этого момента. Они отражают каждую частичку нас самих, которую мы потеряли или поставили на кон, чтобы оказаться здесь. За десять лет она создала действующее восстание — подвиг, который мужчины Селенции не могли совершить почти тысячу лет. И сделала она это, полагаясь лишь на упорство, собственный ум и материнскую ярость.
И на женщин. Она построила свое восстание на женщинах, ведь мужчин у нас отбирают еще мальчишками. По крайней мере, так было раньше. Этот ключ меняет все для восстания. Он поможет в борьбе за мальчиков, которых забирают во время Призыва.
Я не должна злиться на нее за то, что она была готова пожертвовать всем ради этого, даже мной. В конце концов, что может значить одна жизнь по сравнению с тысячами других? Ничто.
«Но не для Аэлрика», — шепчет что-то опасное в моей голове.
Святая Серефель. Я закрываю глаза, чтобы не прогнуться под волной горя, которая своей силой сможет сбить меня с ног. Нет. У меня нет такого права. К тому же, не о чем грустить. Он ушел, разве не так? Если уж на то пошло, я должна радоваться, что мы наконец поставили точку.
— Нет, — повторяю я, теперь уже тверже. С помощью силы воли мне удается подняться на ноги. Меня пошатывает, и мама кладет руку мне на плечо, чтобы поддержать.
— Почему бы тебе не переночевать сегодня со мной? — спрашивает она, и через броню
