Виктория – значит Победа. Серебряной горы хозяйка - Салма Кальк
Так, я отвлеклась. А мне, тем временем, что-то говорят.
— Посмотрите на неё, расселась, в тарелке ковыряется! — шипела негромко госпожа баронесса, а сын её просто не сводил с меня глаз.
— И дорогую соль ей подавай, — добавил он.
— Можете есть мясо вовсе без соли, — пожала я плечами. — Ваше дело.
— Значит, крольчатина ей сама по себе не годится. Что-то пока Гаспар был жив, ты не привередничала, — мне показалось, что госпожа баронесса сейчас попытается съесть меня — в тарелке у неё уже было пусто.
— Я и сейчас ем всё, что предлагают, — пожимаю плечами. — Ничего не требую, ни редкостной дичи, ни заморского вина, — мне очень вовремя вспомнились разговоры Мари и Жанны.
К слову, вино-то я пока и не пью, всё ещё опасаюсь. Дома после такой травмы тоже ничего бы не пила. Так что всё закономерно.
А господин управляющий поглядывает на меня… со значением поглядывает. Может быть, удастся привлечь его в сообщники? Если его слово здесь вообще что-то значит? Или хотя бы попробовать, и если не удастся, то я буду знать — сделано всё возможное?
— Господин Фабиан, — я пользуюсь тем, что баронесса что-то тихо говорит сыну, и он вынужден слушать, — мне нужно поговорить с вами.
— Охотно, госпожа Викторьенн.
— Вы можете прийти ко мне после ужина?
Он оглядел меня даже с некоторым изумлением. А что, так было нельзя? В этот момент баронесса и её сын закончили свои переговоры и синхронно на нас уставились. Я тут же перевела взгляд в тарелку и подобрала с неё вилкой остававшийся кусочек… крольчатины, как оказалось. Дома не понимала этого мяса, здесь тоже не понимаю. Наверное, у меня просто нет привычки к такой еде.
Снова попросить подогретой воды и запить. И раскланяться со всеми, в первую очередь — с неприятными родственниками.
И пока Симон отодвигал баронессе стул, господин Фабиан тихо сказал:
— Я зайду к вам… вскоре.
Вот и славно. Я кивнула в ответ — слышу, мол. Поднялась, дождалась Терезу и пошла.
Терезу кто-то окликнул — из прислуги, и что-то спросил. Я же не стала дожидаться и пошла себе дальше, дорогу вроде запомнила. Но стоило мне завернуть за угол, как уже поджидавший там Симон мгновенно притиснул меня к стене.
— Что ты выдумала, ведьма? Даже и не вздумай, поняла?
— А то что? — вообще сердце колотилось, как ненормальное, потому что я понимала — отпор я дать не смогу.
И потому, что ещё слаба, и вообще. Дома не дралась никогда, да и Викторьенн вряд ли что-то такое умела.
— А то будет хуже, — чёрные глаза смотрели злобно.
Вообще он даже хорош собой, но эта злость в глазах всё портит — сощурился, оглядывает меня. А я оглядываю его.
— И что же, не боитесь угрожать посреди дома, полного людей? — щурюсь в ответ.
— И чего же мне бояться?
— А разве вам известно, кто возьмётся свидетельствовать против вас, случись что? — улыбаюсь легко, хотя мне и страшно, и противно.
— Никто не рискнёт, — быстро сказал он, слишком быстро, чтобы это было правдой.
— А вдруг? Нам никогда не дано знать до конца всех тех, кто нас окружает. И если вы со всеми столь же добры, как и со мной, драгоценный сын сестры моего покойного мужа, то врагов у вас поболее, чем друзей, — я старалась говорить пожестче.
— Да что вы об этом можете знать, ведьма, — начал было он.
— Кое-что могу, — быстро сказала я. — Кто ударил меня по голове? Не вы ли? Меня должны расспросить, — об этом что-то говорили Мари и Жанна, что придёт дознаватель — как только я смогу отвечать на его вопросы. — Вот я и поделюсь своими соображениями.
— Больно мне это надо, я и так получу всё, — сказал злобно, и я поняла, вот прямо поняла — не врёт, скотина, и вправду он не причастен.
Но я увидела кое-что… и рассмеялась, вот прямо рассмеялась.
— Не смейте надо мной смеяться, ведьма, — прошипел он.
— Что заладили — ведьма, ведьма. У вас ведьмы все, кто вам не дал, так? — кажется, вежливо этот молодой человек не понимает, будем грубо. — Ну и правильно не дают, зачем давать нищему, который даже дыры на сорочке заштопать не умеет? И слуг у него тоже, наверное, нет, а если есть — то их не научили держать в руках иголку, — презрительно сказала я.
— Вы о чём? — нахмурился он.
— О том, что кружево у вас на манжетах дырявое, — кажется, оно просто было ветхим, и порвалось от старости.
Вообще, конечно, над таким смеяться грешно, но простите меня все, нужно ж как-то его продавить, чтобы в себя пришёл хоть немного!
— Вы… вы…
— А ещё можно руки мыть после еды, если не умеете есть аккуратно. И что, хотели ко двору, да? Да вас там засмеют, оборванного неряху. Зубы-то хоть чистите?
И вправду, от его рук пахло тем самым кроликом, и я не смотрела, как он ел — ножом и вилкой или ещё как-то.
Он отпрянул от меня, замахнулся… но послышались шаги, и ему пришлось отступить. Сначала на пару шагов назад, потом — дальше по коридору.
— Вы всё поняли, я полагаю, — холодно процедил он, прежде чем совсем исчезнуть.
А я выдохнула… и едва не стекла по стене на пол.
— Что тут было? С кем ты разговаривала? — спрашивала появившаяся Тереза. — Нужно было не ходить без меня! Эдмонда бы пережила, если бы ты послушала её камеристку, что ей нужны чистые простыни, а ей их не дали!
Ах, наша баронессочка тоже без чистых простыней? Потому, что её не слушают, или не знает, кому приказать? Что ж, сочувствовать не буду, своя рубаха ближе к телу. И своя… простыня.
— Идём, Тереза. Господин Фабиан должен прийти поговорить.
Господин Фабиан появился — мы ещё и дух перевести не успели, я-то точно. И что же я смогу ему предложить, чтобы он поддержал меня? Какие у него слабые стороны и тайны? Не знаю ничего, эх, где моя команда поддержки, которая могла
