Виктория – значит Победа. Серебряной горы хозяйка - Салма Кальк
Берта оказалась женщиной лет так сорока, одетой скромно и опрятно.
— Доброго здоровьица вам, госпожа Викторьенн, слава господу, что вы поднялись на ноги, — сказала она, поклонившись. — Мы и дальше помолимся о вашем здоровье, вы уж нас не бросайте, хорошо? С госпожой баронессой, боюсь, не уживёмся.
— Благодарю вас, Берта, я постараюсь, — киваю, отчаянно надеюсь, что говорю правильно.
Вообще нужно понять, кто тут как к кому обращается — кто на «ты», кто на «вы». Дома я обращалась на «вы» ко всему возможному персоналу, а как поступала Викторьенн? Нужно извернуться и узнать.
Пока же я наблюдала изумительное. Берту проводили в соседнюю с моей спальней комнату — гардеробную, там разложили быстренько три платья — то лиловое, в котором я обедала, и ещё одно из тонкой серой шерсти с вышивкой, и ещё одно полосатое. Все три — спокойных расцветок, отделанные нешироким кружевом и лентами в тон, но и лент, и кружева было немного. Очевидно, господин Гаспар не стремился одевать супругу модно и нарядно, но это вполне укладывалось в тот его портрет, который я себе представила.
И сейчас эта самая Берта просто вела ладонями по ткани — и складки разглаживались, а кое-где и небольшие пятнышки уходили. Платья свежели и хорошели прямо на глазах.
— А чего тут позашивали-то? — спросила Берта у Мари и показала ей лиф того самого лилового платья.
— Ну так госпожа Викторьенн после болезни очень уж похудела, — ответила та со вздохом.
— Меня что ли не могли позвать? Сделаем, чтобы было и аккуратно, и по фигуре, — уверенно сказала та.
И поскольку приближалось время ужина, то делать начали прямо сейчас.
Тот же самый парик с какими-то уложенными кудряшками Берта всё равно что над паром подержала. Точнее, держала Жанна, Мари аккуратно обрызгивала водой, а она водила ладонями вокруг, и от тех ладоней шёл пар. После процедуры кудряшки стали выглядеть значительно чище.
— Переуложить бы, — Берта оглядела парик критически.
— А может быть, я просто помою голову? — решила встрять я. — И мы как-нибудь уложим мои волосы?
Вообще сидящая тут же и с восторгом наблюдавшая за всем Тереза была именно что с причёской из собственных волос. Тёмные локоны уложили в аккуратный узел на затылке, пару кудряшек вокруг лица выпустили наружу, да и всё. Может, мне тоже так можно?
Пока же мои волосы были заплетены в непрезентабельную косу непонятного серого цвета. Коса заканчивалась ниже лопаток.
— Не успеем уже, госпожа, — пожала плечами Берта.
— Завтра утром? — тут же среагировала я. — Или вечером, после ужина? Чтобы до утра волосы высохли?
— Волосы-то высушим, — кажется, Берте понравился мой настрой. — Но вы ж, говорят, пока ещё нетвёрдо на ногах стоите?
— Вот вымоюсь — и буду стоять твёрдо, — уверенно сказала я.
Кажется, все они не были так уверены, но не стали спорить. Да и мне сначала нужно было перенести ужин, а там будет видно.
Меня снова облачили в знакомое лиловое платье, только теперь Берта что-то сделала с лифом, и он стал выглядеть — будто точно по мне. Аккуратно. И посвежевший парик тоже стал симпатичнее, и вообще нужно бы ногти подпилить, и руки бы на ночь каким кремом намазать, просто чтобы стало поприличнее, да? Чистый и ухоженный человек всегда вызовет больше симпатии, чем неряшливый и абы как одетый. Нужно постараться, в общем.
А в уже знакомой комнате меня поджидал сюрприз — кроме баронессы и её сына, за столом восседал плотный высокий мужчина, одетый в серое сукно, но с крупными серебряными пуговицами. На голове парик, на носу бородавка. И кто это такой?
Меня спасла Тереза.
— Здравствуйте, господин Фабиан! Видите — Викторьенн встала! Смогла выйти к обеду, и сейчас тоже!
Названный поднялся и поклонился.
— Рад видеть вас на ногах, госпожа Викторьенн. И что же, вы уверены, что идёте на поправку?
— Да, господин Фабиан, благодарю вас, — я поклонилась ему в ответ, голова не отвалится, колени тоже. — Мне сказали о некоем завещании моего супруга, я так понимаю, этот вопрос не даёт покоя многим в этом доме, — и не смотреть на баронессу и Симона, совсем не смотреть. — И ещё я желаю знать, где похоронен мой супруг, и помолиться на его могиле.
По виду господина Фабиана я поняла, что сказала какие-то правильные вещи.
— Ну, положим, помолиться — это когда Валеран разрешит вам выходить из дому, что-то вы пока бледны чрезвычайно — он пристально смотрел на меня.
— Так вот, нужно дышать воздухом, чтобы скорее выздороветь окончательно, — сказала я.
— Хорошо, возможно, вы и правы. Съездим. И что же, тогда я приглашаю Тиссо на завтра, и пускай оглашает, так?
— Так, — сказала я, снова не глядя на баронессу с сыном. — Хватит жить в неизвестности.
Они что-то бурчали на своих местах, но я представила, что мы с господином Фабианом здесь вдвоём, больше нет никого. И это отлично помогло отвлечься от бурчания, я его и не слышала почти.
Господин Фабиан поклонился мне, подал руку и помог сесть — я оказалась между ним и Терезой. И вдруг оказалось, что все смотрят на меня и чего-то ждут.
Команды? — сообразила я.
— Подавайте, — киваю с улыбкой тому слуге, что принёс днём соль.
Он срывается с места и мгновенно возвращается с блюдом, на нём хлеб. Следом идут другие и тоже ставят на стол блюда. Возле меня появляется та самая солонка.
Я улыбаюсь и благодарю.
4. Вечерние разговоры
Еда снова показалась мне недосолённой, а по смыслу была весьма и весьма незамысловатой. Что там, в жарком, кроме лука, морковки, чеснока и какой-то травы? Курица, что ли? Но ничего, мы ещё разберёмся, что они тут едят. И какие у них в доступе продукты, и сколько они стоят, и вообще. В
