Крапива - Даха Тараторина
Красавец, умник, любимец женщин и друзей, баловень богов этот Влас, да и только. Однако Мёртвые земли изменили и его. Оттого тошно было княжичу возвращаться в родной терем. Оттого хотелось выть, как степному волку. Но ни слова против он не сказал, когда Свея наряжала его в лучшие одёжи, что нашлись в деревне, когда привела самого статного жеребца, когда усадила в седло.
Сам только наследник был мрачнее тучи. Отчего же так? Да оттого, что, когда Шатай застал их с Крапивой вместе, лекарка влепила ему пощёчину и крикнула:
– Ненавижу! Убирайся прочь! Ненавижу тебя! Уезжай и оставь меня в покое!
Её крик до сих пор звенел в ушах, а щека, та самая, на которой остался уродливый ожог, горела от удара.
Когда после случившегося Влас увидал, что тяпенские парни обступили шляха, всего больше ему хотелось с ними вместе избить чужака до смерти. Тогда Крапива освободится от данного слова, тогда, быть может, и на Власа иначе взглянет. Но после шляха заломали и начали мять, и княжич отчего-то встал не против соперника, а с ним вместе. Отбил, ясное дело. И, преодолевая соблазн скинуть поганца в отхожую яму, оттащил в клеть. А теперь выезжал из тяпенских ворот и проклинал себя на чём свет стоит.
Дядька… хотя дядькой ли теперь его величать? Дубрава Несмеяныч настоял, чтобы и его вывезли на телеге с княжичем вместе. Мол, он лучше растолкует брату, что да как. И не ошибся ведь!
Сколько страху натерпелись тяпенцы при виде оружного отряда во главе с Посадником Туром, одному Щуру известно. Свея и вовсе переживала так, что в кровь сгрызла себе пальцы, чего за ней не водилось с юности. Но стоило Туру узнать в верховом Власа…
Посадник, в отличие от брата, был невысок и дороден, к тому ж в возрасте. Однако с седла спрыгнул как молодой кметь. Подбежал, на ходу не то смахивая слёзы, не то протирая глаза.
– Иди отцу поклонись! – посоветовал дядька Несмеяныч.
Влас подчинился. Будто во сне он спешился и шагнул к Туру. Уж чего княжич никак не ожидал, так это того, что Посадник крепко обнимет его.
«Пред дружиной рисуется», – заключил княжич.
Что было дальше Влас, даже пожелай, не вспомнил бы. Вроде Дубрава что-то втолковывал брату, а Тур кивал и недобро посматривал на воинов, словно те провинились в чём. Вроде Свея приглашала на пир в деревню. Вроде и сам пир был, однако княжичу кусок в горло не лез. Он высматривал среди веселящихся тяпчан пшеничную косу. Тщетно. Навряд Крапива пожелает проводить княжича. Она на прощание уже сказала ему всё, что хотела. До сих пор щека зудит…
Праздник в самом деле вышел на славу. Из каждого двора принесли угощение, закрома вывернули, дабы задобрить Посадника. В Старшем доме накрыли длинный стол, каковой вносили для Власа, когда он наведался в Тяпенки впервые. Знал бы княжич, чем обернётся та поездка, нипочем бы столицу не покинул…
Любо-дорого было поглядеть, как мужей, явившихся на битву, заманивают в игры весёлые девки! Побросав у стола мечи да пики, поснимав кольчуги, вбегали они в хороводы, завязывали глаза да ловили кого придётся. А поймав, всласть щупали. Одной девицы не было на пиру. Той, кого сильнее прочих хотел бы словить Влас. А словив, закинул бы на плечо и поминай как звали.
Но Крапива так и не явилась.
***
Приглушённые звуки веселия долетали и до клети, стоящей во дворе самого дальнего дома. Однако нерадостно коротал вечер тот, кто укрылся в ней.
Срединники обыкновенно спали на скамьях, сундуках или, кто побогаче, кроватях. Шатай же устроился в углу на ложе из шкур и отвернулся к стене. Когда скрипнула дверь, он и не шелохнулся, хотя, выросший в Мёртвых землях, точно распознал шаги аэрдын.
– Шатай?
Шлях не откликнулся, лишь подтянул колени к груди. Малость помявшись на пороге, Крапива всё же решилась приблизиться. Она опустилась на пол с Шатаем рядом и погладила по сгорбленной спине. Одеяло соскользнуло, открыв взору худощавый торс с выпирающими рёбрами. Предав племя Иссохшего Дуба, Шатай день ото дня худел и мрачнел, а нынче, помахавшись с тяпенскими парнями, и вовсе походил на умирающего. Кожа натянулась на хребте, казалось, что позвонки вот-вот прорежут её. Или, быть может, вовсе не драка стала тому причиной?
– Прости меня…
Шатай дёрнул плечом, сбрасывая руку.
– Я не хотела… Обидеть. Не тебя!
Снова нет ответа. Крапива отсчитывала удары сердца, но ни через дюжину, ни через две, ни через пять шлях не открыл рта. Лишь когда она, вздохнув, поднялась, Шатай проговорил:
– Помнишь, ты сказала когда-то, что боги забыли вложить в шляхов сэрдце?
– А ты ответил, что не забыли. Нарочно не стали.
Было слышно, что губы его растянулись в улыбке, но невесёлой она была.
– Я ошибался. Если бы боги нэ вложили в мэня сэрдце, оно нэ смогло бы разбиться.
Крапива заскулила провинившейся псицей. Словно пустила хозяину кровь, разыгравшись, и теперь мечтала вернуть всё как прежде. Но руда капает на пол, и раны уже не заживить.
Будто толкнул её кто под колено, и аэрдын легла с Шатаем рядом, обняв его всем телом. Положила руку на пояс, погладила пальцами впалый крепкий живот… Шатай стал недвижим, как обожжённая глина. Кажется, даже дышать перестал. И скоро стало ясно, отчего так. Пальцы скользнули ниже положенного, и Крапива взмокла от стыда: шлях лежал нагой.
Что делать? Убрать руку да убежать, тем самым уверив Шатая в его правоте?
Крапива осталась лежать, тихо радуясь, что кожа шляха, к которой она прижималась лихорадочно горящей щекой, хоть маленько остужала жар.
Шатай не гнал её, в тайне наслаждаясь лёгким касанием и больше всего на свете боясь, что аэрдын отстранится. Но она, не иначе как чудом угадав его желание, погладила кончиками пальцев живот, снова остановившись там, где больше всего он жаждал прикосновений.
Шатай зажмурился, впитывая и запоминая тепло любимого тела, и выдавил:
– Я был глуп, когда повэрил, что ты и выбрала мэня в мужья. Я слаб и бэдэн. А он… Уходи, аэрдын. Уходи и
