Крапива - Даха Тараторина
Покинуть лагерь старику не составило труда. Множество воинов, друг с другом не знакомых и меняющихся после каждой битвы не стали опрашивать шляха, уверенно пересёкшего становище. Верный конь узнал седока ещё прежде, чем тот приблизился и, стоило Кривому взнуздать мерина и забраться в седло, понёсся так, что не нагнал бы самый быстрый срединный скакун. Но погони и не было. Видно, Степь и впрямь огласила свою волю.
Глава 21
– Ты, харя шляховская. Подь сюды!
Шатай медленно повернулся. После увиденного он и самой Рожанице был бы не рад, что уж говорить о тяпенских парнях, ищущих неприятностей.
– Ты нэ смэешь отдавать мнэ приказы. – Он зорко осмотрел говорящего. От стоптанных лаптей до мозолистых пальцев и выгоревших на солнце волос. По всему видать, что парню, как и тем четверым, что явились с ним, привычнее было держать грабли да лопаты, чем оружие. Да и нынче, задумав недоброе, они прихватили не мечи, а вилы с серпами. Шатай добавил: – Ты зэмлэдэлэц, а нэ воин.
– Ты поглянь, как язык коверкает! Не ошибся Первак, шлях это! – торжествующе вскинул вилы самый высокий.
Тот, кого назвали Перваком, тоже не отмалчивался:
– А я сразу его узнал! Холодка-то этот паскудник и прирезал!
– Ну, держи ответ! Ты Холодка в Тень отправил?
Шатай передёрнул плечами. Ему сейчас только тех, кого он зарезал, вспоминать не хватало…
– Я убивал многих. Но ни у кого нэ спрашивал имэни. И ваши знать тожэ нэ жэлаю.
Вперёд вышел детина, способный свернуть шею тощему Шатаю одной левой. Кузнец Робко слыл спокойным малым и кулаками махать не привык. Мало кто мог раззадорить его настолько, чтобы втянуть в драку. Но, коли уж такое случалось, противники кузнеца обыкновенно уходили с извинениями. Робко сказал:
– Что же, моего имени можешь не запоминать. А вот Холодка вспомнишь, погань степная. Он мне как брат был!
И ударил, боле не раззадоривая себя подобно трусливому кобелю. Шатай увернулся от привычного к кузнецкому молоту кулака, но Первак тоже времени зря не терял, зашёл сбоку и вдарил черенком лопаты шляху по виску.
В голове зазвенело. Пятеро противников вдруг превратились в дюжину, а земля ушла из-под ног. Серп свистнул над теменем, шлях чудом успел пригнуться, но откуда-то сбоку снова пришёл удар, а после кто-то подхватил его под мышки. Дальше били чем попадёт, не разбирая, по лицу, по животу или по спине. Разве что на вилы не нанизали сразу, надеясь позабавиться для начала. А Шатай висел, обмякший, в чьих-то объятиях, голова его безвольно моталась из стороны в сторону под ударами. И стоит ли противиться, если та, ради кого он прибыл в логово врага, уже сделала свой выбор? К чему аэрдын шлях, который, и верно, пролил кровь её односельчан? Она уже нашла утешение в объятиях княжича…
Видно, Рожаница решила посмеяться над шляхом в его последний час. Именно его – княжича – Шатай увидел среди разъярённых срединников. Помстилось или взаправду Влас решил отплатить сопернику за пережитые в степи пытки? Неужто решил, что того, что он уже совершил, недостаточно?
Ненадолго тьма заволокла глаза шляху, когда же ей на смену вновь пришёл свет, княжич и правда стоял с ним рядом. Вот только не бил, как остальные парни, а придерживал, перекинув руку Шатая себе через плечо.
– …сунься кто, сами увидите! – несвязно кричал он.
А парни, пьяные от драки, не то вовсе не узнали Посадникового сына, не то не захотели узнать. Едва отпрянув, они снова ломанулись вперёд. Один враг или двое, – не всё ли равно супротив пятерых-то?
Не подумали только крепкие сельские парни, что пред ними не просто два зарвавшихся юнца, а два воина, каждый из которых успел побывать в бою.
Влас встряхнул Шатая.
– Ну? Живой?
Тот ответил, хоть язык и заплетался:
– Нэ дождёшься…
– Уж я надеюсь! На тебя двое по левую руку. Остальные мои.
– Вот ещё! – скривился Шатай. – Я уложу троих!
– Сам смотри прежде не ляг!
И закрутились! Тот не хлебал терпкого вина битвы, пока не сражался плечом к плечу! С другом али с соперником – кому какое дело, если противник общий?
Шлях и княжич в другой день с радостью один другому начистили бы рыла. Да они и пытались всякий раз, как выпадал случай. А нынче дрались слаженно, так, словно сызмальства учились! У врагов серпы да вилы, их больше, а кузнец Робко один стоил троицы… Но шлях и срединный княжич плясали в этом смертельном танце что на раскалённых углях, и, прихвати хоть один из них с собою меч, пришлось бы Тяпенским девкам горько плакать о кончине пятерых добрых молодцев.
Робко размахнулся лопатой со всей силы, и мало что могло остановить его удар. Шатай и не пытался. Вместо того ловко провернулся вместе с Перваком, подставляя удару вражескую спину вместо собственной.
Влас присел и сразу подпрыгнул, и звонко облобызались меж собой ухват с цепом, предназначенные для него.
Кузнец, хоть и превосходил силой любого из схватившихся, сдался первым. Угостившись княжескими харчами, оробел и захромал прочь. Первак было его пристыдил, да и сам огрёб от Власа, когда отвлёкся, а Шатай добавил, не желая оставаться в стороне. Эти двое отступили первыми, хоть сами друзей и подговорили. Остальные же вдруг разом признали княжича.
– Ты уж не серчай, господине… – пробормотали они. – Что ж ты за шляха-то…
– Этот шлях, – нехотя рыкнул Влас, – смелее вас всех вместе взятых! И на безоружного с дружками нападать не стал бы!
Как ни храбрился Шатай, а опереться о подставленное плечо пришлось. Правда, едва сообразив, что то плечо принадлежит княжичу, он отстранился. Проводил взглядом удаляющихся парней и почти твёрдо произнёс:
– Ещё как стал бы! Будь безоружным ты.
– Да пошёл ты.
– Сам… пошёл…
С этими словами Шатай закатил глаза и осел на землю. Княжич поглядел на него, подумал и, поборов желание хорошенько пнуть, поволок недруга отлёживаться в клеть.
***
Плохим Посадником Тур никогда не слыл. На расправу был скор, но без надобности не казнил, да и на милости не скупился. На колдовок да травознаек, как прежний Посадник, обиды не держал и вне закона их не ставил. Того больше, ходили слухи, что три его дочери и сами с ведьмами водятся, и Тур того не отрицал. Словом, мужик он был неплохой, а правитель так и вовсе хороший. Одна беда: за сына, погляди на него кто косо или
