Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова
— Царевич Фёдор Иоаннович.
Боярин рюмку и уронил. И челюсть отвисла… не ждал он, что так-то, да сразу.
— К… ка… а…? Ак?
Получилось что-то вроде кваканья лягушачьего, но тут Платон Митрофанович не обиделся.
— Дело молодое, Лексей. Отправились твои дочери с нянькой на ярмарку, рябины купить на варенье. Там с царевичем и столкнулись. И запала ему в сердце боярышня Устинья. Говорит, люба она ему. Жениться хочет.
Боярин Заболоцкий только икал. Тихо, но отчетливо.
Знал он, конечно, про этот случай, но не думал, что и правда все так обернется, бабы ж! Где преувеличат, где еще чего!
Ну, Устя, ну, девка… огонь!
— К Рождеству отбор назначим, а на Красную Горку и свадьбу сыграть можно будет.
— П-платон М-Митрофаныч… я эт-то…
— Надеюсь, не откажешь ты, боярин? Или иной жених есть на примете? Не сговаривал ты дочку?
Алексей Иванович так головой замотал, что по горнице ветер пошел.
— Да я… да никогда… нет никого… то есть… — собрался постепенно. И заговорил уже более спокойно. — Ни с кем у нас сговора пока не было. Думали мы с соседом детей поженить, ну так мысли — не бумага. Конечно, не откажу я… честь-то какая!
— А у самой Устиньи никого на примете нет? А то может, люб ей кто?
— Да я… нет у нее никого!
— А все-таки? — дураком Платон не был. Мало ли, что отец знает? Ой, не про все ему дочери рассказывают! На то и баба, чтобы крутиться, ровно змея в вилах.
— Нет никого! Точно!
— Ты ее пригласи, боярин. Побеседуем мы с ней, а то, может, она и не захочет?
Алексей Иванович только кулак сжал, словно уже розгой примеривался. Но потом подумал, что оно и правильно.
Понятно, от такого предложения никто не откажется. Но бабы ж дуры, а девки вдвое дурее. Ежели Устька кричать начнет, будет просить ее не отдавать, али еще какую глупость выдумает, пусть лучше сейчас все это случится.
Не потом.
Так что боярин кликнул холопа и приказал позвать Устинью.
* * *
Устя сильно и не удивилась.
Она чего-то такого и ожидала. Сидела, Аксинью утешала, а та ревела в три ручья.
— Вот как у тебя так вышло, ладно да гладко? Почему у меня все из рук валится? А тебе хоть бы что! Как будто ты по сорок раз на дню с боярами за столом сиживала!
Устя гладила сестру по голове.
— И ты научишься, невелика та наука. Сиди, да гляди себе, лишний раз руками не двигай, молчи, пока не спросят. Вот и будешь казаться умной да ладной.
— Ыыыыы… и гречей я вся обсыпалась!
— Вот и не тянула б ее в рот, когда руки от волнения дрожат.
— Умная ты, Устька…
Устя только плечами пожала. Когда сестре охота злобиться, что она-то сделать может? Да ничего…
А тут и в дверь постучали.
— Боярышня Устинья, боярин кличет.
Устя подошла к зеркалу, посмотрелась.
Хороша, спору нет. Сарафан темно-синий, с серебряной вышивкой, рубаха белая, в косе лента синяя, на голове маленький венчик серебряный. На ногах башмачки козлиной кожи.
Коса длинная по платью бежит, стелется… Устя ее на грудь перекинула.
ХорошА?
И глаза у нее такие глубокие стали, словно море грозовое.
Теперь еще губы покусать, да за щеки пощипать, а то кровь от волнения и отхлынула. А белилами да румянами Устя и не пользовалась. Вредные они… и ни к чему.
И пошла вслед за холопом.
Даже и не удивилась, боярина Раенского увидев. Поклонилась — и встала молча. Они звали — им и говорить.
Платон Михайлович поднялся, подошел к Устинье, вокруг обошел, как мимо лошади на ярмарке.
Устя в себе воспоминания давила.
Да и не было у нее ничего особенного, такого, что с Раенским было связано. Не интересовала она его, так-то. Баба — и баба. Была б умная, боярин бы с ней поговорил. Может, и помог бы.
А с дуры какой спрос? Пусть сидит, да молится почаще.
Так слов боярин и не дождался. Устя как смотрела на батюшку, так и смотрела.
— Ох и хороша же ты, боярышня. Как яблочко наливное, так и съел бы.
Молчание.
А что тут говорить, боярин же вопросов не задавал? А что хороша… она и сама знает!
— Молчишь, Устинья Алексеевна? Ничего сказать мне не желаешь?
— Так ты ни о чем и не спрашивал, боярин Платон Митрофанович.
— Верно. А сама не догадываешься, к чему мы тебя позвали?
— А зачем девку позвать могут? Либо ругать, либо сватать.
— Ругать тебя, вроде как и незачем. А сватать есть за кого. Не догадаешься дальше-то?
— Я, Платон Митрофанович, гаданием не занимаюсь, это супротив Бога. А думать… где уж девке думать, ее дело выполнять, что батюшка прикажет.
Алексей Иванович аж выдохнул.
Умна у него, оказывается, дочка?
Платон Митрофанович снова кивнул согласно.
— Ежели батюшка тебе замуж идти прикажет?
— Такая доля девичья.
— Даже и не спросишь — за кого просватают?
— За дурного человека ни батюшка меня не отдаст, ни ты, боярин, не посватаешь.
— И наново верно. Что за дочка у тебя, боярин! Что ни слово — то золото!
— Устя у меня сокровище, — довольно кивнул боярин. — И хороша собой, и умна, и по хозяйству может, и с людьми приветлива. Такую плохому купцу и не отдашь.
— И не надобно плохого. Вот что, Устинья Алексеевна. Ты мне сейчас ответь, как на исповеди — любишь кого?
— Батюшку люблю. Маменьку, сестриц, брата…
— Да я не про ту любовь говорю, — отмахнулся боярин. — Из мужчин, может, люб тебе кто?
— Замуж выйду, боярин, так буду мужа любить.
— И то верно. К Рождеству отбор в царских палатах будет. Невест для царевича пригласят. Не хочешь одной из них стать?
— Как батюшка велит, так и будет.
— Велю, — согласился Алексей Иванович.
— А я из воли вашей не выйду, батюшка. Или можно свое желание высказать?
— А ты не согласна? — удивился боярин. Вроде как и не дура, девка-то? Или — начинается? — Или что-то попросить хочешь?
— Хочу. Чтобы сестру мою вместе со мной пригласили. И нам вдвоем легче будет, и она ко мне ревновать не станет. А может, и приглядит ее кто
