Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова
— Не поверю, боярин. Что ж такое случилось?
— Так принято у них прически на головах наворачивать. Такие, вроде башен. И мукой их посыпают, для красоты. Надобно, чтобы волосы белые были.
— Как у старух, что ли?
— А у них мода такая. Но это-то что! Начал я с одной дамой там любезничать, хороша, чертовка. А у нее из прически — мышь выглядывает!
— Ох, мама родная!
— Я так с визгом и отскочил. Думаю, кто ее знает, что еще и откуда вылезет! А потом-то мне как есть объяснили. В баню они не ходят, тело тряпками уксусными протирают, а голову и вообще не моют. Только спицей особой чешут, когда сильно чешется. Вот, в прическах мыши и заводятся.
— Дикие люди!
— Как есть — дикие! То ли дело наши красавицы! И румяны, и полнотелы, и мыши из них не выбегают…
— И то верно, боярин.
— Платоном зови, чего нам между собой чваниться?
— Да и ровесники мы… меня Лексеем обычно кликали.
Бояре переглянулись.
Платон Митрофанович давал понять, что пришел, как друг. Алексей Иванович это понял, и тоже сделал шаг вперед.
А вот и обеденная зала. И три красавицы… ох, а ведь и правда — красавицы! Глаз не отвести!
— И таких-то царевен ты, боярин, у себя прячешь? Да в том же Лемберге к ним бы короли сватались! Дрались бы за право ручку поцеловать! Королевны! Лебеди, жар-птицы сказочные!
Боярин Заболоцкий с приязнью поглядел на жену.
Хорошо хоть — успела. И переодеться, и наряды нашла, и улыбается, вот… а ведь и правда — хороша! Глаза у нее ясные, серые, почти голубые. Светлые-светлые. И лицо совсем молодое, и фигура статная, почти девичья. Отвык он от супруги-то!
Пригляделся, привык. Она то с одними хлопотами, то с другими, а ведь красавица! До сей поры красавица, куда там дворовым девкам! Статная, с улыбкой, Платону Митрофановичу кубок подает, как по обычаю следует.
— Откушай, боярин.
Боярин глоток сделал — и все выпил.
— Ох и мудра ж у тебя супруга, Лексей Иваныч.
— За то и выбрал, Платон Митрофаныч, за то и люблю ее…
И на супругу поглядеть. Мол, что такое-то?
Супруга покраснела, а мужу на ухо и шепчет.
— Положено вина наливать, так я не стала. Вам еще о важных делах говорить, я кваску плеснула.
Умничка.
* * *
Платон Митрофанович сидел за столом, и боярышень разглядывал. Ну, какая тут Федьке полюбилась? Говорил, старшая. Устинья.
Вот, сидит, по левую руку от отца.
Младшая рядом с ней. И сразу видно, кто тут умнее.
Старшая смотрит спокойно, голову держит ровно, молчит, правда, но видно, это не от застенчивости или глупости. Просто молчит. Не желает привлекать к себе лишнего внимания, вот и все.
А младшая уже и ложку уронила, и кусок рыбы, и гречкой обсыпалась, ойкнула, покраснела, получила злобный взгляд от отца, замерла, ровно статуй грекский…
И если их сравнивать, младшая — как половинка старшей. Вдвое хуже. Когда б Платону выбирать, он бы тоже старшую предпочел. А вот для племянника…
Тут и не знаешь, что лучше, что хуже.
Фёдор сам ума невеликого, а вот какая жена ему нужна? Когда она умная будет да хваткая, потерпит ли она царицу Любаву? А то ведь будет Феденька, как меж двух берез болтаться, одна в одну сторону тянет, вторая в другую. Умные бабы — они такие, не всегда промеж собой договорятся.
Вторая девка — та попроще. Ей управлять легко будет, она будет в тереме сидеть, да и лишнего слова не вымолвит. Но Фёдору нравится не она. Да она и похуже.
Платон Митрофанович, как настоящий мужчина, таких мелочей, как цвет волос — глаз — платья, украшения — подвески — кольца не разбирал, потому и вывод делал обобщенный. Старшая краше. Младшая так себе. Фёдор просил поговорить о старшей.
Платон и поговорит.
Сначала с боярином, потом с боярышней, хотя бы и в присутствии ее отца. Посмотрим, что ты за птица такая, боярышня Устинья.
* * *
Прошлась царица Любава по горнице, глазами сверкнула гневно. Женщина, перед которой она расхаживала, на царицу без интереса смотрела.
Ходит тут она себе и ходит… сидела, в окно смотрела.
Надоело Любаве гнев показывать, сорвалась она.
— Ты чего сидишь, молчишь?
— А ты ни о чем и не спрашивала.
— Кому это надобно⁉ Кто Федьку погубить хочет⁈
— Да кому он нужен-то, покамест не женат?
— Я бы о Борьке подумала, но там… не допустил бы Борька двух осечек, глупо это!
Женщина плечами пожала.
Глупо — так глупо, ей ли спорить?
— Ладно, — остановилась Любава. — Есть такая боярышня Заболоцкая на Ладоге. Устинья. Надобно мне, чтобы ты на нее посмотрела.
— На ней Федьку оженишь?
— Не хотелось бы, а только понравилась она сыну, может, и нам подойдет? Я на нее глядела, ну так много ли я увижу?
— Погляжу, как можно скорее. А ты бы и обо мне подумала, Любава. Когда Федька женится…
— Помню я! Женится, и через год — полтора, и ты можешь…
— Вот и ладно. Пора мне уж, возраст не девичий, и муж намекает все чаще…
— Ой, да муж твой! Тряпка несчастная, подкаблучник…
— А то мое дело. И мой муж.
— Ну, прости, — отступила Любава. — Нам ли ссориться… как женится Феденька, так вскорости и тебе петлю скинуть можно будет, чуть-чуть осталось.
Женщина посмотрела на царицу. А глаза у нее зеленые, ровно ядом полны…
— Договорились.
И ровно чешуя змеиная в траве прошуршала. С-сговорилис-сь…
* * *
После трапезы мужчины ушли в горницу к боярину, сидели там, попивали хмельной мед, потихоньку. Не так, чтобы допьяна, а просто — маленькими глотками, разговеться.
— Хорошо у тебя готовят, боярин.
— Супруга у меня за хозяйством смотрит. И дочек учит, да….
— И дочки у тебя хороши, боярин. Ты же понял, что не просто так я приехал?
— Понял, Платон.
— Дочка твоя, Устинья, племяшу моему глянулась.
— Племяшу… как зовут его? — Алексей Иванович пытался припомнить неженатых Раенских. Получалось плохо, но все равно… род богатый, род сейчас при царице, при власти — понятно же, надобно дочку замуж выдавать,
