Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова
Хотя так и так Михайла просто не хотел себе проблем. Думал он по-прежнему только про Устинью. Что скажет боярышня, узнав, что ее сестру испортили?
То-то же.
А сейчас откреститься можно, даже с легкостью. Девушка Аксинья? Девушка, то любая повитуха подтвердит. Ну и какие к Михайле вопросы?
Не было его там! Даже и рядом не было! Врет она все, из зависти к старшей сестре клевещет!
— Ксюшенька, радость моя, главное, чтобы он ничего не заподозрил. Ты, как случай будет, записочку напиши, да в щели забора и оставь, в нашем местечке. А я проверять буду, и прибегу, как ты позволишь.
Аксинья кивнула.
Читала-писала она плохо, но тут эпистолярного таланта и не надобно. День указать, да время.
Она бы писала целые простыни, рассказывала любимому о своих чувствах, но Михайла ее мигом отучил. Крохотный, размером с палец, клочок пергамента, намного проще спрятать в щели забора. И найдет кто — ничего не поймут. Время, и что? Место ведь не указано, выследить никого не получится. Даже боярину в руки тот клочок попадет — скандала не будет.*
*- существуют письма допетровского периода. Лично я читала переписку некоего Арефы, а это 1670−80 гг. Так что грамотных в то время было много. Прим. авт.
— Прабабка сказала, что ко мне уже свататься можно.
Намек был толстенный, размером с корабельный канат. Михайла даже поморщился. Дура-дурой, ну кто ж так, в лоб?
— А старшую сестру твою еще не отдают?
— Прабабка тятеньке сказала, что я раньше Усти заневестилась.
Задурила.
Устинья-то умная, честь блюдет, по сеновалам со всякими-разными не бегает. Михайла точно знал. Фёдор еще два раза ей записочку передать пытался, оба раза она ее не то, что не открыла, первый раз так, не читая, и порвала, а второй раз уронила, да и наступила, в грязь вдавливая.
Вроде бы понятно все?
Кому понятно, а Фёдора заклинило. Заусило так, что Михайле даже жутковато становилось.
Раньше-то он думал, что все просто будет. Попросит он, и выдадут за него замуж Устинью. Ан нет! Чем дальше, тем тоскливее становилось Михайле. Не отдаст Фёдор ее никому. Не отдаст.
А вспоминая, как он на Лобной Площади расхаживал, вдвойне страшно становится. Господи, упаси от такой любви!
Но может, увозом можно? Убежать с любимой?
Да только вот… это ему Устинья люба. Даже больше, как безумие какое. А он ей? Она ведь его даже и не видела. Не заметила.
Аксинья с ним побежит хоть сейчас, да не нужна ему Аксинья. А Устя?
Увидеться бы, поговорить… да как? В терем пролезть?
Можно. Но коли шум поднимется, Устинья ему помогать не станет, это не Аксинья. Все потерять в минуту можно. Тут и царевич не простит никогда. И не отболтаешься, попросту слушать не будут. Рисковать Михайла мог. Но когда была хоть какая надежда на выигрыш. А тут-то никакой! Вообще!
И смысл?
Надо подождать. Надо просто подождать.
И Михайла очаровательно улыбнулся Аксинье.
— Ксюшенька моя. Радость моя…
Даже если ловишь осетра, карасика с крючка отпускать не стоит. Авось, да и пригодится. Хоть бы и кошке скормить.
* * *
Илья Заболоцкий как раз на часах стоял.
Вышел на службу? Ну так дежурь…
Стоял, скучал, рот зевотой драл.
Стоять надо, да кому та Часовая башня нужна? Сюда и не ходит никто…
Кроме…
А что тут надо боярину Раенскому? Платона Михайловича Илья не слишком любил. А за что его?
Умная сволочь. И к царице вдовой вхож. А уж та…
Лучше ей на когти и не попадать. А то и под батога лечь можно, не посмотрят, что боярич.
Вот этот самый боярин к Илье и подошел.
— Ты Илья Заболоцкий? Алексея боярина сын?
— Я, боярин.
Нравится тебе Раенский, не нравится, а вежливым быть лучше. Целее будешь.
— Вот и ладно. Передай отцу, я к нему завтра с утра в гости буду.
— Боярин?
— Говорить будем.
— А про что, боярин?
— А то не твоего ума дело. Молод еще.
Развернулся, да и пошел восвояси. Илья едва не плюнул в досаде.
Ну не сволочь? Молод, глуп…
А ты старым родился и мудрым? Да? И с бородой, наверное. За нее и вытягивали.
Тьфу!
* * *
— Теодор, мин жель, предлагаю сегодня прогуляться к веселым девочкам. Там, говорят пополнение.
Руди ожидал веселого согласия, но Фёдор только головой покачал.
— Не знаю. Не хочется что-то.
— Теодор, я тебя не узнаю!
Фёдор и сам себя не узнавал. Но — не хотелось.
Вот в храм каждое воскресенье он ходил обязательно. А к девочкам… нет, не хотелось. Не те они.
Не такие.
А вот Устинья… волосы у нее словно медь старая, глаза серые, глубокие и ясные, кожа тонкая, светлая, почти прозрачная. И вся Устя такая… словно рассвет.
— Не хочу, Руди. Поехали на реку? Посидим, как в детстве…
Руди расплылся в широкой улыбке.
— Теодор, ты помнишь? Поедем, конечно!
Михайла подвернулся сразу же, за дверью. Ему Руди и выдал указания.
Приготовить все для посиделок на берегу. Вина взять, покушать чего, для сугрева что понадобится… может, полость медвежью, может, еще чего.
Михайла поклонился — и принялся за дело.
Поздней ночью мужчины сидели на берегу реки Ладоги, там, где она делала крутой поворот. Рыбаки то место не любили, омуты, да и коряги, зацепится крючок — не вытащить. Только попрощаться. Про сеть уж и говорить не стоит.*
*- Примечание по р. Ладога — автор в курсе, что в Ладожское озеро впадают Свирь, Вуокса, Волхов, Сясь, Назия, Морье. Вытекает Нева. Но в нашем чуточку альтернативном мире из Ладожского озера и вытекает река Ладога, на ней и стоит столица. Прим. авт.
Фёдор о рыбе не думал. Просто сидел, потягивал из кубка горячее вино с пряностями, смотрел на небо, на реку…
Не гневался, не думал ни о чем. Пребывал в расслабленном состоянии, таком редком, таком беспечальном… Устя? Да, ему хочется к ней. И чтобы она обняла, и по волосам погладила, и… просто это — его. Его река, его светлое течение. Его Устинья…
Смотрел на воду и Михайла.
Мысли его были похожи на темный глубокий омут.
Ждал он. По сторонам оглядывался, ждал… невелика приспособа, скоморохи и не такое используют, чтобы сработало оно в нужное время… пора уж?
Михайла лично все
