Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова
— Вот как?
— Ее вина — мой ответ.
Теперь задумался боярин.
А что он скажет? Я твою девку на спину завалить хотел, а она отказываться начала? Я и осерчал? Как-то такое дочерям незамужним и не говорят.
— В чем она провинилась, батюшка?
— Эммм… дура, как есть. Приказал ей одежду мою починить, так она орать начала.
— И правда дура, батюшка. Давай, я твою одежду и починю, и выстираю, и почищу. Чего ты эту дуру позвал, я б все лучше сделала, — согласилась Устинья.
Боярин только рукой махнул.
Гнев прошел, и он лишний раз убедился, что все бабы — дуры. Судьба у них такая, наверное.
* * *
Настасью Устинья нашла на сеновале. В сарае, в котором хранилось сено.
Та ревела в сорок три ручья, и девушке пришлось сильно дернуть холопку за ногу, чтобы та обратила внимание на боярышню.
— Чего воешь?
— Боярышня? Тебе чего?
Так бы Настасья промолчала, куда уж ей, холопке у Заболоцких, голос повышать. Но коли все равно засекут до смерти — чего терять-то?
— Того. Отец на тебя не гневается, я ему сказала, что ты мне прислуживаешь. Поняла?
Настасья захлопала глазами, как разбуженная сова. Боярина понять можно было. Красивая баба — она и после долгих слез была красива. Высокая, статная, с золотой косой до колен, с васильковыми глазами, круглолицая, что называется — кровь с молоком. Тут кто хочешь соблазнится.
— П-поняла.
— Что ты ему сказала такого? Мне знать надо, ежели что…
— Что с Егоркой я… боярин ведь уехал. А я замуж хочу, за Егорку, детей хочу… люб он мне!
— А ты ему?
— И я…
— Не будет он тебя попрекать, что не девкой взял?
Настасья только рукой махнула.
— Да знает он про твоего батюшку, боярышня. Про все знает. Сказал, ему все равно, что было. До него… он тоже не в поле себя нашел, и у него бабы бывали. Вот когда потом — уже измена. А до того не страшно. Я с батюшкой твоим поговорить хотела, а он сразу меня начал… — Настасья поняла, что о таком как-то и не надо бы боярышням говорить, о другом сказала. — Ежели б разрешили нам в деревню уехать, Егор — он с лошадьми хорошо понимает…
Устинья только рукой махнула.
— Хорошо. Поговорю я еще раз с отцом, пусть он тебе приданое даст. И лишний раз ему на глаза не попадайся. Поняла?
— Да, боярышня…
Устя махнула рукой и вышла вон. И не видела, как холопка проводила ее удивленным взглядом.
Казалось бы…
Боярышня, которая должна ее ненавидеть за связь с боярином, спасла от верной гибели.
Странно это. Непонятно…
* * *
— Илюшенька, вечером приходи куда обычно.
Как услышал Илья этот тихий шепоток, так все дыбом и встало.
Сенная девка мимо пробежала, шепнула словечко, и потянулось время, что мед липкий. Едва-едва…
Что ж солнце такое… никак оно не закатится. И короткИ осенние дни, а когда вечера ждешь, так вдвое длиннее становятся.
Но вот скрылось оно за горизонтом, сменился Илья с караула, и отправился…
Куда?
Палаты — это не просто царские хоромы. Это множество зданий, соединенных где переходами, где подвалами, где еще чем. Если знать, можно и в подземные ходы попасть, есть такие в палатах царских. Их еще государь Сокол строил, говорят, коли случится беда, так в потайной ход, да и выбраться. Как последняя надежда для жены его, для детей…
До сих пор те ходы не завалены, разве что палаты разрослись, и ходов новых накопали.
Вот в один из таких ходов и нырнул Илюша. Прошел немного, всего двадцать шагов в темноте, повернул налево и дверь толкнул.
Вот тебе и потайная комнатка.
Богато убранная, с ложем роскошным, мехами заваленным.
И на ложе — нагая женщина.
Кожа белая на соболях темных так и светится, черные волосы по меху змеями ползут, глаза словно у кошки светятся…
— Иди ко мне, Илюшенька…
Кто бы тут отказался? Илья на ходу кафтан стянул, на ложе упал — и началось.
Царица — баба ненасытная, когда она отвалилась, Илья рядом растянулся, словно неживой. А ей и ничего вроде, только хорошо стало.
Лежит рядом, глазами поблескивает, прядь волос черных своих перебирает.
— Маринушка…
— Отдохни, Илюша, есть у нас еще время. Супруг мой с боярами сейчас заседает, долго еще будет разговор идти.
Илья послушно вытянулся.
Коли есть время…
Да, надо отдохнуть. Еще раз он точно сможет…
Давненько уж связь эта длилась, целый год, а может, и больше. Царице симпатичный да смышленый парень приглянулся, она его и приманила. Сенную девку свою за ним послала, а когда пришел… тут уж и поздно отворачиваться было.
Да и кто бы смог, от такой-то женщины?
Илья и не смог.
Себя корил, терзался жутко, а потом рукой махнул, словно отрезало. А что?
Коли царь с женой своей не справляется, в чем тут Илья виновен? Уделял бы Марине больше времени, не искала б она себе забав. Опять-таки, не в царских покоях все происходит, абы кто сюда не войдет, так что сильно Илья не опасался.
Знал, что наказание за измену царю одно — смерть. Но не боялся почему-то.
Это ж других ловят, других казнят. А у него все хорошо будет, он умный и смелый, он придумает, как не попасться…
Марине эти мысли были так хорошо видны, словно Илья все вслух говорил. Дурачок?
Но не за разум и рассудительность царица его выбрала, а за пылкость и неутомимость. Надо же себя побаловать?
Вот и баловала от души. И так, и этак…
Или вернее сказать, и тем и этим…
— Истомилась, Маринушка, пока меня не было?
Царица только улыбнулась.
Как она и думала — неутомим. И такой забавный дурачок… неуж ты думаешь, что я томиться без тебя буду? Или что один ты сюда приходишь?
Смешной мальчик.
Иди сюда, если восстановился… иди ко мне, Илюшенька, иди…
* * *
— Мишенька, отец приехал. Не смогу я теперь часто к тебе прибегать.
А и не надо. Надоела ты мне, что холера.
Но вслух Михайла, конечно, ничего такого не сказал. Изобразил отчаяние.
Они с Аксиньей виделись на сеновале. Да-да, на сеновале завсегда удобнее. И улечься можно, и обняться, и не только…
До самого главного у них дело не дошло. Михайла уверял Аксинью,
