Крапива - Даха Тараторина
Крапива помрачнела.
– Не знаю.
Влас же вдруг схватил её в охапку и прижал к себе. И сказал так тихо, что поди разбери, не помстилось ли:
– Ни одной. Таких, как ты – ни одной. Думаешь, почему я еду обратно в Срединные земли? Почему не сдох в плену, не удавился верёвкой, на которой меня вели?
– Потому что хотел вернуться домой…
Влас горько засмеялся.
– Дома меня ждёт только позор! Из-за меня началась бойня! Люди погибли! Дружина разбежалась, не пожелав сражаться! Куда как лучше сгинуть вовсе, чем возвращаться после содеянного!
– Тогда почему?
Он обнял её крепче, и в тех объятиях не было страсти. А что было, поди пойми!
– Ради тебя. Я дышу до сих пор только потому, что тебе это нужно.
– У тебя отец…
Влас ядовито фыркнул.
– Он тебя любит…
– Он меня ненавидит!
– Но все ведь знают… Да Посадник за наследника…
– Вот именно! За наследника! За наследника он горы свернёт, вашу деревню сравняет с землёй. За наследника, а не за сына.
– Не бывает такого. Ты ведь ему родная кровь.
– И что с того? Шлях твой тоже кому-то сын, а его вон выкинули на верную смерть.
Скажи кто девке, что она учудит, ни в жизнь не поверила бы. Однако ж всё меняется. Степь изменила и её, и Власа с Шатаем. Крапива прижалась к Власовой груди и оплела руками его шею. Княжич держал её в объятиях что хрупкую льдинку: не растопить бы, не сломать… Держал – и дышать боялся. Крапива пообещала:
– Всё будет хорошо. Отец и матушка ждут тебя. Думали, что ты погиб, а ты вернёшься. Тогда-то и станет всё ясно!
Влас растянул губы в притворной улыбке.
– Да. Тогда-то всё станет ясно…
Глава 19
В Тяпенках всё шло своим чередом. Уж отголосили по погибшим плакальщицы, растащили по избам раненых, предали земле тела, не разбирая, где друзья, где враги. Опасность нависла над деревней низкой мокрой тучей, что всё наливалась влагой, но никак не низвергалась тугими струями вниз. Но у кого в маковку жаркого лета есть время глядеть в небо да молить богов о защите? Ясно, что, отбоявшись первые дни, посельчане вернулись к работе. Когда ещё нагрянут шляхи? Явится ли Посадник разбираться, что за бой прогремел над границей? А зерно уже клонится к земле и, не ровен час, погниёт. Без урожая-то всяко не выжить, хоть в Срединном краю, хоть в шляховском.
Вот и вышло так, что почитай вся деревня трудилась в поле, когда троица путников въехала в ворота. Забрехали собаки, унюхав незнакомое зверьё, прочистил горло петух с ощипанным хвостом и подпалиной на крыле, хлопнули, закрываясь, ставни в ближайшей избе. Запах дыма так и витал над домами, хотя сарай, загоревшийся во время битвы, уже успели разобрать по брёвнышку.
Крапива направила своего зверо-птица ко двору Матки. Сил нет, как хотелось ей рвануть домой, к родным стенам, но сдать Свее княжича было важнее. Влас и Шатай ехали вслед за нею, и все трое нутром чуяли тревогу попрятавшихся детей и стариков. Никто не узнавал ни Крапиву, ни Власа, наряженных по-шляховски, Шатая и вовсе не запомнили. Оттого никто не знал, чего ожидать от пришлецов, а спросить боялись.
Травознайка спешилась у забора, привычно просунула руку меж досок и откинула щеколду с внутренней стороны. Ей навстречу сразу выбежал большой рыжий пёс без роду и племени, зато донельзя страшный. Нынче Свея не стала сажать его на цепь, хоть соседи и жаловались частенько на брехуна. Тут бы гостям и стрекануть прочь, но Крапива, вхожая в дом Матки, встретила злого пса приветливо. И он, учуяв, признал девку: завилял хвостом, встал на задние лапы, почти сравнявшись с лекаркой ростом, лизнул.
– Хороший, хороший! – приговаривала Крапива, запуская ладони в густую шерсть.
Уж кого-кого, а зверей девка могла ласкать сколько вздумается, тут проклятье ей не мешало. И звери платили ей любовью за любовь. На Шатая пёс тоже не кинулся, зато Власу показал зубы, и тот не остался в долгу.
– Экая образина, – фыркнул княжич.
Крапива обиделась:
– Сам ты… А это Рыкун!
То ли откликаясь, то ли подтверждая, что имена даются не без причины, кобель глухо зарычал.
– Тихо! Свои! – приказала лекарка, и сторож нехотя посторонился.
– Свои, значит, – хмыкнул Влас и, проходя мимо девки, коснулся губами её шеи.
Крапива вспыхнула, но, когда повернулась пожурить нахала, тот уже взбежал по ступеням. Шатай, благо, не заметил.
Привычный к власти, княжич без спросу распахнул дверь. И тут же кинулся животом на пол, спасаясь от свистнувшей над головой кочерги. Кочерга свистнула вдругорядь, уже сверху-вниз, и Власу пришлось откатиться в сторону.
– Ласса!
Занесённая для третьего удара кочерга замерла.
– Крапива?!
Звяк! Нечаянное оружие, ненужное боле, громыхнуло по полу, а Ласса, перепрыгнув княжича, полетела к подруге. В шаге от неё замерла, не решаясь коснуться, а Крапива, ликуя, заключила Лассу в объятия.
– Ну наконец-то! Наконец-то обнять тебя могу! Ласса, милая! Родная! Как ты?! Живая? Здоровая?
Куда там слова разобрать! Писк и рёв стоял такой, что хмурый Рыкун прижал уши и спрятался в будку!
– Крапива! Серденько моё! Я уж думала… Милая! Да как же это?! Неужто ты проклятье сняла?!
Присмотревшись, Ласса разглядела зелёный вьюн на коже подруги. Нынче побледневший, издали кажущийся переплетением вен, он никому не вредил.
– Не сняла, – счастливо вздохнула травознайка. – Лучше!
– Она теперь жжётся только когда сама пожелает, – пояснил Влас.
Вот что значит княжич! Вроде с грязного пола поднялся, а стоял и говорил так, словно его поклоном встретили!
– А с тобой это кто? – спросила Ласса и, опознав, охнула. – Княжич!
– Княжич. А ты на меня с кочергой.
– Смилуйся, господине! Не признала!
Ласса кинулась на колени. Крапива хотела её удержать, да задумалась: быть может, это ей стоит, как и подруге, выразить княжичу почтение? А потом глянула на Власа, всё такого же наглого, самоуверенного и, невзирая на шрам, красивого, и решила, что жирно будет. Влас ещё и утвердил её в решении, заметив:
– Вот, гляди, как надобно с княжичем говорить! А не как ты!
Крапива вздёрнула нос.
– Вот ещё!
И поспешила поднять подругу. Ласса, хоть и сохранила красоту, но за минувшие дни знатно осунулась. Глаза её запали, веки покраснели и опухли, румянец сменился серыми пятнами усталости на скулах. Непросто было восстанавливать деревню после битвы, и дочь Матки тоже не отсиживалась, пока другие работали.
– Ой, это кто?
Шатай, всеми позабытый, мялся у порога. Шляховский обычай учил гордиться, посещая земли,
