Нарисую себе счастье - Марианна Красовская
Пусть магии во мне совсем нет, но и без магии прожить можно. ,
— Только знаешь что? Приличные люди в доме шапку снимают. Ты уж в следующий раз имей это в виду.
Я закашлялась.
Глава 4. Все не зря
Только подъезжая к деревне, я сообразила, что тут вообще никто не знает о моей затее. Я для местных — Марушка. Рыжая заноза, которую не то, чтобы не любят, но особо и не привечают. Все еще чужачка.
Не быть мне игроком в шахматы. Когда-нибудь я научусь просчитывать ходы наперед, но не скоро. Сейчас весь мой маскарад грозил рассыпаться звонкими осколками, что та злосчастная фарфоровая чашка Казимира Федотовича, которую я все же уберегла от собственной неуклюжести.
Почему я уродилась такой дурой?
И ведь не впервой я совершаю глупые ошибки. Отец всегда смеялся, что врать я не умею, путаюсь в словах, смеюсь, краснею. Это потому, что я — дитя творческое, неземное. Как и матушка. Все, кто талантлив, обычно в небесах витает. Сам же отец твердо стоял на земле, а мы всегда за него держались, оттого и жили хорошо и спокойно.
Три года с его смерти прошло, а я так и не отпустила.
Хорошо, что день почти миновал, на деревню уже спустились сумерки. На “эгоистку” Пиляева нас глазели из-за плетней, но меня или не признали в мужской одежде, или случайным зрителям было плевать. Оба варианта меня устраивали. Мы остановились возле нашего дома, Ильян выскочил на крыльцо босым и в одних штанах, поглядел на меня, открыл рот… и наткнувшись на мой сердитый взгляд его захлопнул так живо, что зубы клацнули. Все же он далеко не дурак. Да и поутру видел, что сестрица мальчиком обрядилась. Наверное, не для праздного развлечения!
— Матушка как? — грозно спросила я, пытаясь сделать голос пониже.
— Как обычно, — буркнул Ильян, щурясь. — Кашляет. Ест худо.
— Я доктора привез. Он ее посмотрит. Оденься уже, чудо.
— Я рубаху порвал.
Зашипела сквозь зубы: ну что за остолоп! У нас уже не осталось целых рубашек, все штопанные-перештопанные! Ну, днем мать зашьет. Она хоть и видела плохо, но такую простую работу делать могла.
— Меня зовут Марк, — представился Пиляев, приветливо кивая рыжему и вихрастому Ильяну. — Я к твоей матушке пройду, а ты лошадь мою напои, будь другом.
— Ладно, — кивнул брат без всякого почтения и громко шмыгнул носом.
Когда доктор вошел в дом, я подлетела к мальчишке и ухватила его за ухо, выкручивая:
— Ты как себя ведешь, паршивец? Это лучший лекарь Большеграда! К нам издалека приехал, милость оказал, а ты даже не поздоровался! И еще рожи тут корчишь!
— Ай-ай, пусти, дура! Оторвешь же!
— Если б тебе это ума прибавило, то и оторвала бы. Слушай внимательно, мой глупенький братец: кобылу напоить. Доктору улыбаться. Меня не выдавать. Я теперь старший брат твой Маруш, ясно?
— Нет. Зачем?
— На работу к Долохову на фабрику меня взяли. Вот, даже аванс выдали.
И я, отпустив Ильяна, гордо продемонстрировала несколько серебряных монет.
— Это чего, на фабрике столько платят? Я тоже хочу!
— Не дорос еще. будешь по дому шуршать. Бесплатно. И за матерью смотреть, пока я на работе, ясно?
— Да ты совсем уже…
Привычную ссору прервал голос доктора Пиляева. Я услышала какие-то напряженные нотки в нем и немедленно встревожилась, отталкивая брата и вбегая в дом.
— Звали?
— Да. Маруш…
Мать сидела в кресле, бледная, но спокойная. В чистом платье, в простой косынке. Смотрела на меня с легким удивлением, щурилась. Видела ли она, что волосы у меня под шапкой, а вместо юбки я нацепила портки? Не знаю. После смерти отца она все больше уходила в себя, совсем не замечая того, что вокруг.
— Да говорите как есть, доктор, — не вытерпела я. — Что, все плохо?
— В общем, дела неважные. Легкие не в порядке, с сердцем проблемы.
— Она умрет? — испуганно сглотнула я.
— Ну что ты, дитя, я вас не брошу, — тихо ответили мать. — Как-нибудь справимся. Мой дорогой Игнат просил, чтобы я за ним не стремилась.
Я стиснула зубы.
— Пойдем на крыльцо, поговорим.
Я вышла следом за доктором, вздыхая.
— Было бы лето на дворе, я б посоветовал мать на воды свозить, к Ильманскому источнику. Но зимой лучше ее не дергать. Немного подлечил, станет легче. Но тут быстро нельзя, сердце не выдержит. Я тебе микстуры укрепляющие выпишу, каждый день пить их нужно. Приеду через неделю, погляжу, как дела пойдут. Непременно дом протапливайте. Мерзнуть ей совсем нельзя. И питание нужно сытное и три раза в день, а то исхудала совсем матушка ваша.
Я угрюмо молчала. Ну конечно, так Ильян за этим и приглядит. Положим, микстурами напоить я успею. Дом братец протопит. А вот как с едой-то быть? Соседей просить разве что…
А воды и вовсе недосягаемы. И не так далеко, как я упомню, но ведь на все деньги нужны, а их где взять-то?
— Что же, я поехал. Встретимся через неделю. А микстуры я через Казимира передам, вы же все равно увидитесь.
— Спасибо, доктор, — с чувством выдохнула я. — Молиться за вас буду! Вы святой человек!
— Ну, глупости. У меня ведь тоже сердце имеется. И родители живые еще. Мне ли не знать, как тяжело, когда они болеют.
Я закивала и поискала глазами брата. Маленький засранец куда-то спрятался, не иначе, чтобы с доктором не прощаться. Ну почему он такой вредный? И вот как мне не волноваться, оставляя матушку без присмотра?
Пиляев уехал, Ильян так и не вышел. Лошадь, впрочем, напоил — ведро пустое возле плетня стояло.
Подхватила ведро, медленно побрела в дом. Стало быть, матушка выздоровеет. Пусть и не сразу, но надежда есть. Значит, все не зря.
“Приличные люди в доме шапку снимают” — передразнила я доктора, сдергивая с головы картуз.
Как будто я не знаю! Что делать-то?
Кудрей было жалко до слез. Но нужно резать. Не думаю, что на фабрике выйдет постоянно их прятать. А ведь коса — девичья краса. Я и
