Нарисую себе счастье - Марианна Красовская
В лесу утром страх как красиво. Я села перекусить и воды напиться, взглянула вверх и застыла в немом восторге. В голубых небесах покачивались верхушки деревьев. Шелестел ветер, где-то заливались птахи. Облака, будто бы запутавшись в ветвях, никуда не спешили. Сколько я так просидела, любуясь? Не ведаю. Очнулась, сунула в мешок нетронутый хлеб с салом и побежала дальше. Некогда мне. Нужно спешить.
Конечно, опоздала.
Ворота фабрики были уже закрыты. Сторож (не тот, что в прошлый раз, другой) из своей будочки взглянул на меня неодобрительно.
— Ты, что ли, Маруш?
— Я, дяденька.
— Во сколько тебе прийти велено было?
— В восемь.
— А сейчас сколько?
— Не могу знать. Часов не имею.
Покачав головой, сторож отворил калитку.
— Заходи, горе луковое. Радуйся, что Хозяин велел тебя дождаться и впустить, как явишься.
Он так и произнес: Хозяин. С придыхом и благоговением.
Вон оно что. Любят тут Казимира Федотовича, почитают.
— В суме что?
— Хлеб. Сало. Карандаши, — с готовностью перечислила я.
— Нож есть? Ежели имеется, сдать под роспись придется.
Нож у меня, разумеется, был. Маленький совсем, но удобный, чтоб сало резать. Отдавала скрипя зубами. Вернут ли? Ощупав мой мешок и более ничего острого и опасного не обнаружив, сторож вернул мои вещи, а потом кивнул в сторону серого приземистого здания:
— Там Хозяин. В гончарном цехе. Но ты туда не иди, нечего одному там делать. Иди прямо к рисовальщикам. Видишь — сбоку дверка? Тебе туда.
Радостно закивала и поскакала туда, куда указал сторож, на ходу подтягивая спадающие штаны. Оглядеться не успела, но заметила и кусты, аккуратно подстриженные, и скамейки, а еще учуяла запах жареного лука. Неужто и вправду кормят тут? Наверное, потом из жалования недоимку вычтут. Мне такое не нужно. У меня свой хлеб есть.
Толкнула тяжелую, выкрашенную зеленой краской дверь с сияющей медной ручкой, шагнула внутрь и заморгала от неожиданности.
Во-первых, здесь было не просто светло, а очень светло. Широкие окна пропускали солнечные лучи, а несколько ярких светильников под невысоким потолком еще и добавляли освещения. Во-вторых, тут пахло далеко не луком. По неосторожности я глубоко вдохнула едкий туман и тут же закашлялась, аж слезы из глаз брызнули.
— Э, малец, чего тут потерял? — кто-то хлопнул меня по спине, кто-то протянул платок, чтобы я смогла закрыть нос и рот, как и все тут работавшие. — Да не бойся, тут только пыль солевая. Она не опасная.
Я огляделась. Несколько мужчин, в основном преклонного возраста, сидели сгорбившись над кувшинами и вазами. Человек, намотавший мне на лицо кусок несвежей тряпки, был, видимо, тут главным.
— Меня зовут Маруш, — проскрипела я, с трудом дыша. — Почему окна не открываете? Задохнетесь же.
— Ветер сегодня. Сейчас красители разведем и пойдем погуляем чуток. Ты новенький, что ли?
— Да, меня Хозяин в рисовальщики взял.
— Твердая рука — это славно. Но все же пока к бабам тебя посадим. У них работа проще.
— К бабам? — заморгала я. — А у вас и женщины работают?
— Еще как работают. Пойдем-ка.
Схватил меня за рукав и потащил куда-то вглубь комнаты. Нырнул в маленькую дверцу — и мы словно в другом мире очутились. Здесь не было ни пыли, ни тумана, только большой стол, застеленный льняной пятнистою скатертью. А за столом сидели четыре женщины и… пели. Сладко так пели, красиво. Я от такого дива головою затрясла. Никак надышалась порошков ихних и теперь чудится всякое?
Но нет, разглядев нас, женщины смолкли, отложили свою работу и на нас уставились с интересом.
— Ученика принимайте. Это Маруш. Пока пусть у вас сидит, а там видно будет.
— Мальчишка же совсем, — неодобрительно покачала головой одна их женщин. — Какой из него рисовальщик? Сумеет ли что-то? Только разве глазурь наносить… Да и то дело не самое простое. Забери его себе, Прохор. У нас тут работа тонкая.
— Полно, не велик труд — палочки да листочки выводить на блюдцах. Зато и краски у вас не синие и не золотые.
Женщина вздохнула и кивнула на топчан в углу.
— Ладно, оставляй. Как тебя там? Маруш? Посиди пока, погляди, чем мы тут заняты. Закончу я чашки и к делу тебя пристрою. Зови меня теткой Даной.
Я кивнула расстроенно. И стоило в мужское переодеваться, когда могла бы даже косу не резать? Вон, и женщины работают. Врали, выходит, что только мужиков Долохов берет.
Села в углу, злясь на себя и присматриваясь к работе. Женщины больше не пели, знать, меня стеснялись. Рисовали быстро и ловко. Перед каждой на столе лежал листок с эскизом. Кисти у них разные — были и широкие, и тонкие. И краски разные. Одна широкие мазки на чашку наносила и отставляла в сторону. Вторая подсохшую чашку к себе придвигала и тоненькой кистью добавляла мелкие штрихи. Третья — только палкой тыкала, оставляя круглые пятнышки, видимо — будущие ягоды. А последняя уже дорисовывала все, что оставалось, и возле нее был весь стол чашками заставлен. Мне немедленно захотелось ей помогать.
— Смотришь, Маруш? — подала голос тетка Дана, что рисовала зеленые мазки листьев и стеблей.
— Смотрю.
— Как думаешь, что главное в узоре?
— Чтобы ровно было? И краска не потекла?
— Нет, глупый. Чтобы все чашки одинаковые были. Попробуй двенадцать рисунков сделать, чтобы друг от друга не отличались, сам поймешь, как это сложно.
— Да чего уж проще, — буркнула я, почесав нос. — Трафарет из бумаги вырезать да по нему красить.
В мастерской вдруг воцарилась тишина. Женщины разом отложили кисти и уставились на меня во все глаза.
— А ну-ка, поясни.
— Так это… — вжала я голову в плечи. — Ну, трафарет. Когда в листе бумаги дырочки прорезаны. По ним кистью проводишь… Я ведь в школе рисовальной учился. Мы для начала учились цветы всякие по трафаретам рисовать. Потом, правда, уже сами…
Голос мой становился все тише. Я вдруг подумала, что умничать вот так сразу, с первого же рабочего дня, — не самая добрая мысль.
— Интересно говоришь, — кивнула тетка Дана. — Только бумага-то намокнет быстро.
Она убрала под косынку выбившуюся прядь седых волос и ободрительно мне улыбнулась.
— К тому же чашка-то не плоская, —
