Анна Гаврилова - Путь магии и сердца

— Эми, не обращай внимания. Они просто уже губы раскатали. Верили, что ты опять свободна…

Уф! Ненавижу, когда моё имя сокращают.

Третий этаж. Ближайшая к лестнице дверь. Но моя справа, а эта слева.

Норт уверенно постучал, а потом ещё добавил:

— Кирстен, открывай! К тебе гости!

И ещё раз, потому что хозяин комнаты отвечать на призыв не торопился:

— Кир! Не заставляй девушку ждать! Это неприлично.

Двери в мужском общежитии, в отличие от нашего, открывались вовнутрь. И слава Всевышнему! Потому что иначе мне бы опять прыгать пришлось, а я на прыжки уже неспособна.

— Принимай! — торжественно возвестил Норт. Потом в спину меня подпихнул… Зачем, спрашивается?

Кир был бос. Чёрная шёлковая рубашка расстёгнута до середины груди. Волосы в беспорядке. А на лице дикая растерянность. Да, не ожидал. Впрочем, я тоже не ожидала.

— Эмелис? — спросил тихо и таким тоном, словно глазам не верит.

Я промолчала, отлично понимая: одно слово, и всё. Истерика.

В следующее мгновение выражение его лица изменилось, брови сошлись на переносице. Норта он уж не замечал, а меня… меня ухватил за руку и буквально втащил внутрь.

— Спасибо, — буркнул Кирстен. Тут же прикрыл дверь.

Надеюсь, нос другу не прищемил? Впрочем, неважно.

— Эмелис, что с тобой? — прошептал мой синеглазый кошмар. Мой бич! Мой… единственный по-настоящему близкий человек в этом проклятом королевстве. — Что случилось?

Я опять промолчала…

Медленно, словно боясь поранить, Кирстен расстегнул застёжки, стянул с меня шубку. Ценнейший мех пустынной выдры полетел на пол, а меня подхватили на руки и понесли к письменному столу.

— Мелкая, не молчи, — шепнул боевик. — Кто обидел?

Пришлось опять закусить губу. Просто слёзы… они уже глаза жгут. А мне плакать нельзя, потому что… Ну глупо это! Глупо и бессмысленно!

Кирстен пинком отодвинул кресло, а вот садился осторожно. Кажется, я уже бывала у него на коленях, и кончилось всё не слишком хорошо. Ох, дохлый тролль, да какая разница?

Я обвила шею синеглазого руками, прижалась щекой к плечу.

— Любимая, что не так? — Опять шёпот, а объятия стали до того нежными, что впору таять. — Эмелис…

Молчу. Не из вредности, просто голос не слушается. А ещё так страшно, так холодно…

Не знаю, к каким выводам пришёл боевик, но потянулся, открыл дверцу стоящей подле стола тумбочки. Через миг на столе появился бокал, подобный тому, какой видела в «берлоге», в замке Тердона, и початая бутылка вина.

Кирстен ловко выдернул пробку, наполнил бокал и протянул мне:

— Выпей, — сказал тихо.

Послушалась. Только держать бокал пришлось Киру — я не могла, у меня пальцы ходуном заходили. Вкуса рубинового напитка не почувствовала.

— Хорошо, любимая. Всё хорошо…

Синеглазый снова водрузил бокал на стол, снова наполнил. Я следила за его действиями сквозь пелену проступивших слёз.

— Ещё раз, — шепнул брюнет, поднося антикварный сосуд к моим губам.

Пить не хотелось, но я пила. Едва не захлёбываясь, по-прежнему не различая вкуса.

— Умница, — сказал Кир, когда пытка закончилась. — Умница…

Опять отставил бокал, легонько коснулся щеки. Вторая рука всё это время лежала на моей талии, прижимала крепко, но нежно.

— Эмелис, кто обидел? — вопросил боевик.

Я помотала головой и прикрыла глаза.

Кир с ответом уже не торопил. Успокаивающе гладил по волосам, касался пальцами щёк, подбородка, шеи. Глядел пристально, с тревогой.

Не знаю, сколько это всё длилось — возможно, миг, возможно, вечность. Мой взгляд скользил по комнате, отмечая довольно аскетичную обстановку и лёгкий бардак. Камзол небрежно брошен на застеленную кровать, сумка, с которой Кир на занятия ходит, там же. На прикроватной тумбочке пара книг, одна из них раскрыта. На полу, возле окна, тоже книги, но явно не по магии — уж слишком тонкие. На комоде белая некогда рубашка, придавленная перевязью. У двери три пары сапог, одна из которых лет сто не чищенная. На письменном столе, кроме откупоренной бутылки и достопамятного бокала, учебник по физану, вазочка с остатками орешков и газеты.

Увидав последние, невольно вздрогнула. Кир реакцию, разумеется, заметил.

Медленно, явно страшась усугубить моё состояние, боевик потянулся к газетам и замер, сообразив:

— Новости из Верилии прочитала?

Я судорожно вздохнула, сжалась.

— Эмелис, милая… — тихо позвал он. — Там о ком-то из близких?

Помотала головой, опять воздуха глотнула.

— Знакомые?

— За папу боюсь, — прошептала я. — Очень.

Синеглазый обнял, прижал крепко-крепко.

— Эмелис, всё хорошо будет. — И столько убеждённости в голосе, что не поверить невозможно. — Всё будет хорошо, слышишь?

— Да.

Сказала и… и всё. Сорвалась.

Слёзы застелили глаза, покатились по щекам. Из горла вырвался хрип, следом ещё один. Пальцы что было сил сжали плечо Кирстена, воздух в лёгких закончился.

— Любимая…

Я спрятала лицо на его груди и разрыдалась.

Плакала горько, навзрыд, не помня себя и не осознавая, что творится вокруг. Сквозь пелену моего несчастья изредка прорывались слова утешения и обещания: плохих новостей больше не будет, любимая. Никогда!

Я этим словам отчего-то верила, но успокоиться уже не могла. Выпустить Кира из капкана рук — тем более.

А потом наступила темнота. Такая желанная, такая спокойная. Я совсем потерялась, ничего уже не видела, не помнила. И уже не плакала, только всхлипывала… Темнота в такие мгновения ласково гладила по голове и целовала в лоб.

Проснулась я от едва слышного, но крайне настойчивого шёпота:

— Мелкая, хватит давить подушку… иначе на завтрак опоздаем… а ты и без того тощая дальше некуда… каждый раз пугаюсь, как бы ветром не сдуло… слышишь? Мелкая…

С огромным трудом открыла глаза, чтобы тут же напороться на пристальный, чуть насмешливый взгляд. Боевик лежал рядом, приподнявшись на локте. На мужественных, красиво очерченных губах лёгкая, тёплая улыбка, на щеках привычная трёхдневная щетина, брови чуть приподняты — это он возмущение сыграть пытается.

— Ну сколько можно спать, а?

— А?.. — повторила бездумно.

Вместо ответа синеглазый наклонился и легко коснулся губ губами.

— Умываться будешь? Или так в столовую пойдёшь? — выдохнул он.

Именно в этот миг я осознала, что нахожусь в мужской общаге, в комнате Кирстена. Вернее, в его постели. Лежу под одеялом, в одной нижней сорочке, и… О Всевышний!