Крапива - Даха Тараторина
– И верно, – согласилась она. – Почтение не будет лишним.
Она величаво поднялась, и стало ясно, что ведьма выше ростом любого из мужчин. Облик её менялся всякий раз, как кто-то отворачивался, но описать или хоть уловить его не мог никто из троицы.
Шатай уронил челюсть, поспешил сесть на колени и наклонился, касаясь лбом ковра.
– Свэжэго вэтра в твои окна, госпожа! Прости, что нэ узнал тэбя…
– Не гни спину, сынок. Не тебе виниться предо мной.
Шлях и не подумал разогнуться. Напротив, зыркнул на спутников, дескать, что расселись? Крапива последовала его примеру, Влас, как за ним водилось, только удобнее прилёг на подушках и фыркнул:
– Кто это такая, чтобы я ей кланялся?
– Она та, кому ты жизнью обязан! – шикнула Крапива.
– Она хранитэльница Стэпи! – возопил Шатай.
Ему, сыну Мёртвых земель, хотелось развалиться на части, лишь бы спрятаться от позора: они явились к той, чьё имя не должно произносить без великой нужды, не принеся даров и не поклонившись, не спев благодарственную песнь… Ведьма волокла их, полуживых, в своё жилище, выхаживала, терпела. А очнувшись, гости первым делом потребовали от неё же ответа!
Но Байгаль забавлялась и зла не держала. Она, натянув рукав на ладонь, сняла с крючка над очагом котелок. Поставила подле низкого столика и села сама.
Худые руки крепко держали черпало. Ни капли не пролилось, пока, полный доверху, ведьма несла его от котелка к маленьким округлым чашкам. Только здесь все три гостя поняли, как мучает их жажда. На угощение ведьма не скупилась тоже. Сладости, что видел во сне, но так и не отведал Шатай, тонкие лепёшки и распадающееся на волокно мясо в пряном бульоне… Иначе как колдовством не объяснить было явившиеся из неоткуда блюда, но от запахов кружилась голова, а живот сводило от голода.
– Хороший гость всегда согласится, если хозяин позовёт его разделить трапезу, – сказала Байгаль, поворачивая к троице открытые ладони в знак дружбы. – Не откажите старой женщине в радости.
Кроткой улыбки её хватило бы, чтобы заподозрить неладное, а Байгаль, к тому же, вновь превратилась в древнюю старуху, на лике которой недобро сверкали изумруды-глаза. Но, даже не будь Крапива, Шатай и Влас обязаны ей спасением, они не утерпели бы. Дым дурманил рассудок, манили ароматы…
– Не отравила хоть? – бросил Влас, первым подсаживаясь к столу.
Шатай едва не застонал при виде подобной наглости. Но Байгаль хитро склонила голову на бок:
– А ты проверь, княжич. Или не доверяешь?
Удар сердца – и перед Власом оказалась женщина немыслимой красоты. Та самая, которую он видел во сне и счёл мороком. Княжич вздрогнул и замолчал, уткнувшись в чашку с травяным варевом.
Шатай хоть здесь всё сделал как подобает гостю. Поклонился ещё раз и поблагодарил за приглашение, а усевшись, к большой неохоте, рядом со срединником, громко пропел:
– Да будэт сытость и достаток в домэ, гдэ чтут законы гостэприимства.
Ведьма наклонилась через стол и сжала его запястье.
– Да будет просьба твоя услышана Рожаницей, – улыбнулась она.
Крапива присоединилась к ним последней. Не оттого, что опасалась, чем ещё попотчует их лукавая ведьма, и не оттого, что не умела как подобает поблагодарить за угощение. А оттого, что забывалась, тонула в пряно-сладком дурмане колдовства, что окружало Байгаль. Хотелось бежать прочь, спасаться, прятаться… Что-то неизведанное, таинственное витало в воздухе. И страх наравне с любопытством раздирали аэрдын надвое.
– Да осенит Рожаница тебя своим благословением, – произнесла Крапива, опускаясь на ковёр меж Шатаем и Власом, пока те не передрались. – Спасибо, что помогла нам, Байгаль.
– Одной богине известно, кто кому помог… – таинственно отозвалась та.
Травяной вар был невозможно горячим, будто кипел прямо в маленьких цветастых чашках, но не обжигал. Он утолял жажду и, хоть не был хмельным, делал тело невесомым и чувствительным. Крапива отглотнула и засмеялась. А что же не смеяться? Справа и слева сидели взрослые мужи, но за спиною лекарки они то и дело обменивались недовольными взглядами и щипками, как мальчишки.
Кусочки сладкого теста с орехами и сытого соблазнили бы, что уж говорить о голодных путниках. Крапива держала кушанье осторожно, но капли мёда всё равно текли по ладони. Поскорее сунув его в рот, она слизала сладкую дорожку и не заметила, как напряглись мужчины с нею рядом.
По жилам толчками бежала руда, щекотал кожу диковинный узор из листьев крапивы. Аэрдын засучила рукав и ногтем проследила рисунок. Касание необыкновенно будоражило, и Крапива от удивления охнула.
Влас ухватил её предплечье и притянул к глазам.
– Покажи! – потребовал он. – Колдовство…
– Да, – сказала Крапива.
Шатай не остался в стороне и завладел второй рукой.
– Как живые!
Он засмеялся, когда листья задрожали от его дыхания.
Влас прильнул губами к девичьему запястью, как бы пробуя на вкус. Отдёрнуть бы руку, а то и ужалить, чтоб неповадно… Но губы его были горячи, а касания невесомы. Кожа горела от них, и где-то внутри тоже стало жарко. Крапива смежила веки лишь на мгновение, позволяя себе насладиться. Матушка не узнает… Да и не творит Крапива ничего, за что стоило бы её бранить…
Она повернулась к Шатаю. Он гладил её по бедру сквозь порты, и ткань вдруг показалась невозможно грубой. Тело саднило от неприятных объятий одежды, хотелось скинуть лишнее.
Удивляясь самой себе, Крапива сказала:
– Ты красивый…
Шатай смешно распахнул рот, а она, играя, поймала губами его губы, и сразу отстранилась.
– Аэрдын…
Немедля взревновав, Влас запустил пятерню в её волосы на затылке и с силой заставил развернуться. Поцеловал глубоко и жарко, так, что перестало хватать воздуха, но и тогда не остановился.
– Нэ тронь её! Моя! – возмутился Шатай и припал губами к шее травознайки.
Каждый из них поцелуями повторял рисунок крапивы на коже, норовил узнать, где начинается узор. Ладони лихорадочно тянули с плеч рубашку. Горячие ладони Власа, ледяные – Шатая.
Пряный напиток горячил кровь, путал разум. Не осталось сомнений, одно желание вело аэрдын. Она льнула к одному, к другому… А вокруг была темнота, переливающаяся оттенками изумруда.
Кто, запустив руки под рубаху, ласкал ей грудь? Кто до боли прикусил обнажённое плечо? Чьё дыхание Крапива пила как терпкое вино, а чьё щекотало живот?
Нет, та женщина, что извивалась в объятиях двух мужчин, не была Крапивой. Не могла быть. Ничего не осталось в ней от испуганной девочки, и помыслить не смевшей о блуде! Эта же, та, что отзывалась на поцелуи, что нежилась в сладком плену и сама растягивала пытку, была кем-то иным…
Первым понял это Влас.
Княжич до
