Крапива - Даха Тараторина
– Опоила. Но не отравила. – В доказательство своих слов она сделала длинный глоток из чаши, в которой подавала зелье. – Когда пьяный муж бьёт жену, в том винят хмельное? Или трактирщика? Или зло всё же сидело в муже?
Побеги крапивы зашевелились и поползли выше коленей. Травознайка обмерла.
– Во мне… сидит зло? Матушка права была…
Байгаль играючи коснулась жгучих листьев. Кожа её сразу покраснела, но ведьма не закричала, а лишь подула на ладонь.
– Зло, добро… В тебе сидит сила, девочка. И лишь Рожанице известно, на что ты её пустишь.
– Я молилась Рожанице… Но она оставила меня! Испытывала снова и снова и…
– Привела ко мне, – докончила Байгаль. – Неужто думаешь, зря?
Крапива дёрнулась схватить ведьму за плечо, но вьюнок угрожающе затянул петли.
– Тогда помоги! – попросила она. – Если всё не зря, то зачем ты делаешь это со мной?
– Я делаю? Придумаешь тоже… И верно – аэрдын.
Проклятая трава сильнее стискивала свои объятия, укрывала напуганную девку…
– Верно, – признала Крапива. – Аэрдын. Верно. От меня одни беды. Я виновна во всём, что сделалось… Если бы… Если бы Влас тогда взял, что хотел… Если бы я не отбилась, ничего не случилось бы… Я правда аэрдын! Я проклятая…
Вдруг в шатре потемнело, а зелёные глаза Байгаль так и остались сверкать изумрудами. Пропала улыбчивая девчушка, очаг, подушки и юрта. Остались лишь эти глаза и невидимая сила, что окружала их. И рёв, что она издала, не был человеческим.
– Так-то ты ценишь благословение Богини?! Аэрдын – не проклятая. Аэрдын на языке, что позабыт людьми, – наделённая. Ты сама превратила свой дар в проклятье, неблагодарная!
Крапива закричала и забилась. Трава ужалила её, обвила по грудь, лишая воздуха. Казалось, вот-вот заберётся в глотку, задушит…
– Боишься? Ты всегда боялась! Вы, люди, подчиняетесь страху, падаете пред ним на колени и вершите зло! Из страха вы разграбили степь, из страха превратили её в Мёртвую землю! Из страха убиваете друг друга, и не ведаете, что тем лишь множите ужас!
Свет возвращался и снова пропадал, а образ Байгаль всякий раз менялся. То стояла в шатре юная девчушка, то древняя старуха, то женщина невероятной красоты, то огромная рябая кошка… Неизменны оставались лишь глаза. Колдовские глаза, глаза самой Степи.
Травознайка рванулась и взвыла от боли: листья жгли, но оставаться недвижимой было выше её сил. Она схватилась за стебли, дёрнула, что есть мочи, и поняла, что побеги растут прямо из неё. Крапива рвала их снова и снова, то те лишь множились.
– Хватит! Прекрати! Не хочу тебя слушать!
Байгаль гремела, рычала, жужжала.
– Не хочешь слушать? Но ты и не пыталась! Ты… все вы заглушаете песнь, что я пою для вас! Я просила, умоляла, звала, но вы не слушали! Вы никогда не слушаете!
Шатёр словно наполнился пчелиным роем. Он жужжал, раздирая уши. Крапива силилась перекричать этот звук, но голоса не хватало…
– Не нравится? А ты слушай! Слушай, потому что давно пора докричаться до всех вас!
– Нет!
– Ты слышишь лишь свой страх, а должна услышать то, что он прячет!
– Я не хочу! Не хочу!
Зелёный кокон спрятал её от мира. Спрятал так, как проклятье защищало Крапиву многие годы. Но жужжание проникало и сюда. То жужжал страх, заставляющий бежать или прятаться. Страх, которому девка позволяла вести себя. Которому подчиняются все смертные.
– Вы погубили степь! Вы сделаете мёртвыми все земли, всё, до чего доберётесь! И ты станешь одной из тех, кто преклонится перед страхом!
– ХВАТИТ! – взревела Крапива. – Я БОЛЬШЕ НЕ БОЮСЬ!
Она раскинула руки в стороны, вспарывая кокон изнутри, и из зарослей крапивы полился свет. Он заполнил собой шатёр, вспыхнули невидимые мухи, что мучали слух, пол заместо мягких подушек и ковров покрылся сочной зелёной порослью.
А оглушающий рой сменился песней.
Пела Степь. И с нею вместе пела ведьма Байгаль.
Пела об одиночестве. О том, как покинули её дети, как разграбили и унесли всё, что умели унести.
Пела о боли. О том, как иссыхает почва и умирают травы, как гнётся усталый ковыль, как падают, измученные жаждой, козы.
Пела о крови. О том, что слишком горяч тот напиток, которым поят её люди.
Пела о… надежде.
Изумрудные листья побегов превратились в диковинный узор и потекли по коже, как река по плодородной земле. Колдовской кокон, что всегда был с нею. Дар или проклятье…
Аэрдын осторожно опустила босые ступни на мягкий зелёный покров, и травы прильнули к ней, как к живительному источнику. Травы тоже пели. Громче, чем когда-либо слышала травознайка. Оттого что теперь рой страха… нет, не пропал. Но звучал тише, чем песнь-молитва земли.
– Где они?
Байгаль показала зубы, но теперь в жуткой улыбке не было насмешки.
– Кто же?
– Мои… мужчины. Где ты спрятала их?
– Я не держу. Забирай. Если… сможешь.
Что было дальше, не сказал бы никто, кто не встречался со степной ведьмой. Да оно и сама Крапива усомнилась бы. Шатёр никуда не делся, но вместе с тем пропал. И сама травознайка тоже, вроде, осталась стоять, но будто бы лишилась тела. Влас, что возник пред нею, не видел и не слышал лекарки. И навряд откликнулся бы, даже явись она во плоти. Потому что верхом на княжиче сидела… Байгаль?
На миг она приняла тот облик, в котором видела её Крапива, и лекарка едва не извергла нутро от отвращения.
– Как можно?! Ты же ребёнок…
Ведьма откинула голову назад в бесстыдном наслаждении.
– Я такая же, каковой была ты, когда дар проявился…
Крапива зажмурилась.
– Нет-нет-нет…
Проклятье настигло её, когда девка уронила первую кровь. Иные сразу после искали жениха, но не Крапива. Крапива выслушала от матери о том, как распутна и бессовестна. О том, что в эдакие дни надобно прятаться от людских глаз. О том, что стыдно должно быть, коли какой муж поймёт, что вошла она в лета…
Облик Байгаль сменился. Теперь княжича ласкала женщина, прекраснее которой невозможно представить. Она извивалась на нём, тёрлась бёдрами, поднималась и оседала, сжимая груди. А Влас глядел на неё так, как прежде глядел только на Крапиву, и угли тлели в его очах.
– Хватит, не тронь его!
Женщина припала к его груди, и лик её исказился кошачьими чертами.
– Ты не дашь ему того, что дам я. Ты не захочешь.
Старуха-дитя-и снова женщина, сотканная из огня и желания.
– Отпусти!
– Разве держу? Разве против воли он отдаётся мне?
Угли в тёмных глазах… Крапива так боялась этого пламени, но теперь, когда оно сжигало кого-то
