Крапива - Даха Тараторина
– Мои тоже. Мне жаль, но я не могу помочь тебе, Байгаль.
Кошка приблизила морду к лицу Крапивы и пробуравила её изумрудными глазами. А после лизнула и сказала:
– Можешь. Просто испугалась.
– Я не… – Крапива вдруг вспыхнула. – Так твоё зелье… Ты опоила нас, чтобы…
– Чтобы восславить жизнь. Чтобы Пустая земля снова наполнилась. Ты слышишь Степь как никто другой, девочка. И она слышит тебя. Ты можешь воззвать к ней, и она ответит…
Травознайка покраснела до кончиков пальцев, подскочила, прижала ладони к горящим щекам.
– Нет! Нет! Как и помыслить можно… Да я же…
– Ты дочь Рожаницы!
– Я дочь своей матери! Знаешь, что она скажет, коли узнает? Нет! Так не делается! Нельзя! Я хочу домой, – закончила она тихо. – К матушке. Отпусти нас.
Байгаль вернула себе человеческий облик, каждое из трёх её лиц было угрюмо.
– Хорошо. Но ты выполнишь то, что я скажу.
– Говори.
– Послушай Степь. По-настоящему, так, как слушаю её я. А после можешь покинуть Мёртвые земли. Если пожелаешь.
– Снова хитришь, – понимающе улыбнулась Крапива.
– Да. Но не обманываю.
– Что же… Сделаю как ты просишь.
***
Ярость раздирала княжича на части. Спроси кто, он и не ответил бы сразу, злится на шляха, ведьму, на Крапиву или на себя. Но женщины остались в шатре, а шлях был рядом.
– Вот, стало быть, как вы женщин чтите? Покуда до дела не дойдёт? Ты, шлях! С тобой говорю!
Шатай не делал попытки встать. Кажется, он и Власа не слушал, и княжич от того разозлился пуще прежнего. Он подлетел к шляху, поднял его за грудки и ударил в лицо. Шатай упал да так и остался.
– Вставай! Вставай немедля! Дерись!
Шатай раскинул руки в стороны и безучастно смотрел в белое от жара небо.
– Ты был там со мной.
– Что?
– Мы были с нэю вмэсте и хотэли одного и того жэ. Вэдьма опоила нас.
– Но я морок сбросил, а ты…
– А ты и бэз морока аэрдын взять пытался. Что, – Шатай приподнялся, – совесть загрызла?
Влас замахнулся, но отчего-то не довершил удара.
– А если и да! Тебе что с того?!
Шатай ответил просто:
– Мэня тожэ.
Влас опустился на землю в тени юрты, попытался подогнуть под себя ноги, как делали степняки, но не сдюжил. Тогда просто согнул их в коленях и буркнул:
– Эта тварь нас опоила. Играла…
Шатай резко сел и посмотрел в глаза княжичу, наверное, впервые с их встречи.
– Она и тэбэ снилась?
– Кто?
– Байгаль.
– Снилась… Но теперь думаю, то не сон вовсе был. Меня вызволила Крапива.
– Мэня тожэ.
Влас запустил пальцы в волосы и с удивлением отметил, что ни одной ссадины под ними не осталось. Он весь был здоров и лёгок, как в том сне, а у шляха исцелилась сломанная рука. Может не так плоха всё же ведьма?
– Слушай, шлях…
– Чэго тэбэ?
– Ты ведь чужой ей.
Тот посмотрел на солнце не мигая, покуда слёзы не навернулись, и уклончиво ответил:
– Всэх одно свэтило грэет.
– Ну-ну… И всё же ты из чужого ей края. И за душой у тебя ни медьки. Ни родни, ни…
– Плэмэни? – холодно угадал Шатай.
– Ни племени. А у меня терем. Она в драгоценном уборе ходить будет, с золотых тарелок есть…
– Нэ будэт.
– Почему это?
– Потому что, если снова попросишь мэня отступить, я тэбя зарэжу. Аэрдын выбрала мэня в мужья.
– Потому что я велел!
Шатай ухмыльнулся:
– Кажэтся, это аэрдын тобой командуэт.
– Вот ещё! – Влас взвился на ноги. – Будет мне девка приказывать! Эдак только поганые шляхи могут!
– Поэтому аэрдын выбэрэт мэня.
– Не выберет! Выбирать не из кого будет! Ну-ка иди сюда!
– Что, давно кости не ломал?
– А сам-то!
Они почти схлестнулись – малой искры хватило бы, чтобы разгорелся костёр. Но полог шатра вздулся, и Крапива с Байгаль вышли к ним.
– Что у вас опять? – нахмурилась травознайка.
В глазах Шатая заиграли смешливые искры.
– Тэнь нэ подэлили, – ответил он.
Степная ведьма, конечно, всё поняла, но вслух не сказала. Она, как и мужчины, наблюдала за Крапивой. Дивно преобразилась травознайка! И прежде была пригожа, а теперь похорошела втрое против прежнего! Толстая золотая коса, словно сотканная из солнечного света, покоилась на плече, свежая одёжа, верно, подарок Байгаль, облегала статную фигуру. Лёгкое молочное платье очерчивало грудь, когда ветер дул девице в лицо, а из-под него виднелись замызганные шляховские порты. И гордо она стояла! Не у каждой посаженки такая стать… Она молвила:
– Байгаль поможет нам добраться до границы.
– Помогла уже раз, – буркнул в сторону Влас.
А Шатай поклонился:
– Свэжэго вэтра в твои окна, госпожа.
– Свежего ветра… сынок. – Ведьма повернулась к Крапиве. – И помни о данном слове.
Травознайка коротко кивнула.
– Тогда уезжайте.
Княжич усмехнулся:
– Угу, на тех самых лошадях, что угнали у нас шляхи…
– Лошади вам не понадобятся.
Байгаль показала мелкие острые зубы, запрокинула голову и по-птичьи пронзительно закричала. От вопля заложило уши, троица едва на ногах устояла. И сразу стало ясно, что кони вправду не пригодились бы: на зов явились диковинные звери.
Слишком малые для птиц крылья, не способные поднять в воздух, но мускулистые ноги и пара мощных коротких лап над ними. Длинные шеи тварей сплошь покрывала чешуя, она же виднелась в проплешинах оперения. Безымянные существа остановились поодаль, рассматривая людей чёрными глазами-бусинами.
Влас возмутился:
– Я на это чудо-юдо не сяду!
Крапива же строго одёрнула его:
– Ещё как сядешь!
– С чего это?
– С того, что я так сказала.
***
В который раз Стрепет думал, не лучше ли ему было испустить дух от вражьего клинка. Эдак запомнили бы его гордым вождём, а не трусом, гнущим спину. Да перед кем! Змею многие желали смерти, но не так, как Стрепет.
Змей появился в Мёртвых землях чуть более чем два десятка ветров тому назад. Тогда ни у кого язык не повернулся бы назвать степь Мёртвой. Она полнилась пением птиц и стрёкотом цикад, ароматы цветов витали над нею до поздней осени, а живности было столько, что никто не мыслил о разведении скота, как у срединников заведено.
Всё изменилось уже после. Год за годом дожди обходили степь стороной, травы усыхали, а смрад, сменивший запах цветов, радовал лишь птиц, питающихся падалью.
Степные земли омертвели за одно поколение. И кого в том винить, не знала ни одна ведьма.
Сказывают, Змей явился один и наперво прибился к небольшому южному племени, названия которому уже никто и не вспомнит. А не вспомнит потому,
