Дневники фаворитки - Татьяна Геннадьевна Абалова
— Дрейг! Что ты себе позволяешь?!
София повернула голову, и с ее лица медленно сползла улыбка. Минуты простого счастья обернулись катастрофой: на нее смотрела сама королева.
— Матушка, — принц с силой сжал пальцы партнерши по танцам, — разреши представить мою избранницу на этот вечер.
Вдохновленная успехами в освоении новых фигур, Софи совсем не заметила, как оказалась в самом центре бального зала. Сразу несколько панических мыслей заметались в ее несчастной голове.
«Вдруг я похожа на мать, и королева узнает меня?!»
«Конец моей учебе! Меня вышвырнут за неподобающее поведение!»
«Она знает, что Милена из рода Мирудских или нет?»
И, словно услышав мысли побледневшей девчонки, Донна спросила:
— И как же зовут… хм… избранницу?
Обращалась к сыну, а смотрела в упор на Софию, и той захотелось зажмуриться как в детстве, когда она, глупая, думала, что так становится невидимой.
Дрейг сильнее сжал пальцы. Софи боль помогла.
— Леди Софья Мирудская, Ваше Величество, — и присела в отрепетированном поклоне. Принцу пришлось выпустить ее руку.
Поднимаясь, она встретилась взглядом с королевой, но глаза не отвела.
Донна скривила красивые губы в усмешке. Сколько ей лет? Софья прикинула, сложив годы своей жизни и приблизительный возраст королевы на момент последней Волны. Получалось, около сорока — сорока пяти. Радуца ей ровесница, но сколь велико отличие этой молодой и богато одетой женщины от жены кузнеца, растившей шестерых детей! На вид между ними не год-другой разницы, а десять, а то и больше! Но пусть королева будет хоть вдвое младше, у нее нет добрых глаз Радуцы, ее руки увешаны дорогими кольцами, а у заботливой матери ладони в застарелых мозолях, зато как она обнимала, как гладила, утешая, по горемычной голове! Пусть у жены Павы Вежанского уже пробилась седина, а у королевы волос отсвечивает благородной платиной, Софье до щемящей боли был мил образ матери-крестьянки. Она ни за какие посулы не захотела бы, чтобы ее растила эта злая, расчетливая женщина.
— Дерзкая… — задумчиво произнесла королева. Сжала губы, подалась вся вперед, словно искала в лице девочки, стоящей перед ней, скрытый изъян. Браслеты звякнули, когда Дона в нетерпении постучала пальцами по подлокотнику кресла.
Чтобы скрыть ужас, ледяной волной прокатившийся от головы до самых пяток, Софья задрала подбородок. Она всегда встречала беду с вызовом.
— Своенравная… — Донна медленно откинулась на спинку кресла. Усмехнулась, когда заметила, как ее сын вновь взял избранницу за руку. Поманила пальцами кого-то, кто прятался в тени.
Зрачки у Софьи расширились, когда она, ни разу не видя этого человека, тотчас его узнала. Брат королевы, облаченный во все черное, с забранными черной же лентой длинными волосами, вырос рядом с сестрой, будто зловещий признак смерти. Бледное лицо, внимательные глаза, сложенные в тонкую линию губы. Схожесть с королевой была очевидна, как и очевидна красота, которая не утратилась с годами.
- Скажи, Гванер, отчего мне знакомо имя Мирудских?
Софийка Вежанская перестала дышать. Лорд Гванер, скользнув по замершей ученице взглядом, наклонился к сестре и шепнул всего лишь пару фраз.
София распрямила спину.
«Встречу смерть гордо!»
— Уж не те ли это Мирудские, что брали подношения на государевой службе? — королева пальцами другой руки поманила ставшую красной, словно обварившуюся кипятком, мать-настоятельницу. — Как имя ее поручителя?
— Лорд Гавар Мирудский, Ваше Величество…
— Вор и мздоимец… Помню, когда помилования просил, на коленях стоял, ноги целовать порывался. Откупиться сторицей обещал. Откупился? — это уже к брату.
— Откупился, — лорд Гванер кивнул. В отличие от королевы, ищущей в лице Софийки Вежанской хоть какой-то признак, что речи о воровстве родственника ее задевают, смотрел с нескрываемым интересом. Но лучше бы вовсе не смотрел. От его взгляда Софию дрожь пробирала. — Все, что лорд Мирудский наворовал, вернул. Его столичный особняк в королевскую казну перешел, а сам в свое обветшалое имение подался. «Дикий вепрь», кажется.
— Видать, не все отдал, — пальцы опять зашевелились, подзывая мать-настоятельницу. — Дочь?.. Племянница?..
— Дочь, бастард, — поспешила подсказать монахиня.
— Раз дочери учебу оплатил, не совсем пропащий.
— Не скупясь оплатил, — руки настоятельницы в беспокойстве перебирали четки. Нащупав камень бога Тьмы, задержались на нем. — Отчислить? Она как шиповник средь благоухающих роз. Ей даже имя дали Ш-ш-шиповничек.
— Нет. Не надо. Пусть хоть кто-то из Мирудских получит достойное образование.
Софья выдохнула и с благодарностью посмотрела на принца, даже в самый неприятный момент, когда Гавара Мирудского объявили вором, ее руку не выпустившего.
Королева резко хлопнула в ладони, привлекая внимание устроителей бала.
— Почему не слышу музыку? Почему никто не танцует?
Тут же грянул оркестр. От волнения кто-то из музыкантов сфальшивил.
— А ты, деточка, подойди сюда. Отпусти ее, Дрейг. В зале много красивых девушек, поищи себе другую пару для танцев.
Короткое пожатие, и принц отступил. Кинулся ли он выполнять приказ матери или опять скрылся на веранде в качестве протеста, София не узнала, поскольку была ошеломлена короткой фразой, брошенной королевой:
— Пошла прочь! И чтобы на глаза не попадалась.
София, держа лицо, присела в прощальном поклоне, развернулась и направилась к выходу на негнущихся ногах. Она спиной чувствовала каждый взгляд и догадывалась, что лишь мизерная часть из присутствующих провожала ее с сочувствием.
Последние шаги до выхода она едва сдерживала себя, но как только пересекла порог, кинулась по лестнице вниз и понеслась по главной аллее со всех ног, не задумываясь, что до монастыря ей пешей и до утра не добраться. Ночь, маленький Карх и звездное небо — плохие спутники для бегущей, не разбирая дороги, девушки.
Нет, она где-то даже радовалась, что ее оттолкнули. Было бы гораздо ужаснее, если бы Дрейг надумал продолжить знакомство, но отчего так больно?
Софью мутило от стыда. За дядю Гавара, так и не вставшего на путь исправлений, за себя, на глазах у всех низведенную до роли изгнанницы, неугодной королевскому двору, за монахинь, должных быть учителями для юных дев, но так хладнокровно отдавших ее на растерзание. Никогда в жизни ей
