Не открывайте глаза, профессор! - Лея Болейн
Мне хотелось ему нравиться и дальше. Я не верила ему — но всё ещё очень хотела поверить…
— Излечите меня, — я сжала руки на груди. — Я не буду давать показаний против Агл… Глании, даю слово, могу написать расписку. Но я останусь здесь.
— Нет. Слово человека ничего для нас не значит.
— Я вам не верю. Я вас вообще не знаю!
— Придётся поверить. Впрочем, дело твоё. Могу помочь тебе снять стабилизирующую маску, — в высоком голосе фэрла вдруг прозвучали металлические нотки. — Увидеть себя ты не увидишь, но сможешь потрогать, думаю, этого будет достаточно. Я — твой единственный шанс, если ты не хочешь прожить свою жалкую жизнь уродиной и калекой. Подумай, девочка. И если ты примешь верное решение… завтра утром я заберу тебя отсюда и привезу в общину. Покинуть её ты сможешь через пару-тройку лет, если захочешь, конечно. Ты будешь здорова и красива… мы даже сможем обучить тебя, куда лучше, чем учат в этих ваших… — он презрительно хмыкнул. — Мортенгейн забудет тебя. Он всё равно женится на ком-нибудь, никуда не денется, ему тридцать восемь, дуплиши заводят семьи до сорока. Захочешь снова стать его любовницей — договоритесь, уверен. Возможно, ты и сама не станешь потом выдавать тех, кто спас тебя? Думай до рассвета, девочка. Решай.
Фэрл не попрощался, и я не услышала его шагов, просто почувствовала — его больше нет рядом. Стало холодно, так холодно, что я затряслась от озноба, хотя понимала, что в палате тепло, да и жара у меня нет.
Я не верила Мортенгейну.
Не верила лафийцу.
Не хотела оставлять Вартайта.
Не хотела оставаться слепой и обезображенной.
Пальцы сами собой подцепили край защитной маски, хотя я и понимала, что делать этого не следует. Маска пропитана зельями, не допускающими возникновения заражения, но мне мучительно захотелось убедиться, что фэрл не преувеличивал, что всё действительно настолько плохо.
Я отогнула плотную влажную ткань совсем чуть-чуть, подушечка пальца скользнула по коже щеки — чувствительности не было, поверхность оказалась неестественно неровная, шершавая, несмотря на влагу. Я отдёрнула руку и вновь легла на кушетку, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
Какое решение мне принять?
Глава 25
Мортенгейн вернулся в мою палату, когда я ещё ничего не решила и ни на что не решилась — да и можно ли было что-то решить, не имея ни времени на решение, ни информации, ни советчиков? Я снова притворилась беспробудно спящей, но профессор как будто и не собирался вслушиваться в моё дыхание и выводить меня на чистую воду. Ворвался, приглушенно хлопнул дверью, прижался щекой к моему бедру — и замер, вдыхая запах. Я тоже замерла, хотя больше всего хотелось запустить руки ему в волосы, погладить уши, кончики пушистых ресниц. Заплакать в его руках. Чтобы он обнимал меня, как тогда, в зале общих собраний, утешал. Чтобы он снова сказал «любовь моя», не насмешливо и демонстративно, кому-то в противовес, а по-настоящему, только для меня одной. Чтобы снова любовался мной…
…а вот это уже вряд ли.
«Я соглашусь, — поняла я едва ли не с ужасом. — Несмотря на то, что фэрл Вэрган Де Гро не вызывает ни малейшего доверия, да и вообще лафийцам верить нельзя… но я знаю о том, что они могут мне помочь. Не хотят — но могут же! Я хочу, чтобы Вартайт любовался мной. Я хочу сама на него смотреть!»
— Аманита…
Шёпот Мортенгейна, сухой и горячий, как воздух пустыни, заставил меня вздрогнуть. Но судя по всему, ответа он и не ждал. Просто не смог выносить тишину и беспомощное молчание.
— Прости меня, девочка. Прости меня за всё, что я сделал…
Его ладони заскользили по моему телу — ногам, животу, груди, губы легко, почти целомудренно касались открытых участков кожи: ладоней, подбородка, но это не было ласками любовника. Никакого тягучего чувственного жара, только болезненно-бережная нежность.
…я бы сказала, это было прощанием.
Да плевать мне на всё, я хочу его обнять! Поговорить с ним. Пусть даже я упускаю свой рискованный единственный шанс… Сейчас никаких приворотных лафийских зельев нет в моей крови, а я всё равно безумно хочу обнять его.
— Прости меня, девочка, — продолжал, как зачарованный, как одержимый, твердить Мортенгейн. — За то, что я с тобой сделал. И — за то, что сделаю… Я не хочу делать тебе плохо, моя девочка. Больнее, чем уже сделал. Это невыносимо. Не хочу. Но я должен… Я не смогу. Но я должен. И это невыносимо! Прости. Прости меня. Ты справишься. Ты сильная, моя девочка. Ты сможешь.
О чём это он?!
Профессор судорожно и одновременно осторожно обнимал меня, но в какой-то момент отскочил в сторону. Возможно, даже обернулся — хотя уверенной я быть не могла. Хлопнула дверь и наступила тишина.
Он…
Он ушёл?
Просто взял и ушёл?!
Или он проверяет меня, не притворяюсь ли я? Прислушивается за дверью? Сейчас вернётся?
…непохоже на то. Мортенгейн как будто действительно говорил со мной, не ожидая ни отклика, ни ответа. И он действительно просил прощения за некий свой будущий поступок.
…За то, что хочет бросить меня в таком состоянии?
Почему бы и нет. Мы были знакомы очень недолго, мы были любовниками, но не любимыми, не друзьями, никем. Зачем я ему? Не дуплиш. Изуродованная, искалеченная. Глупая девочка с человеческой кровью, только и всего.
Только и всего.
Меня бросило в жар — от острого чувства одиночества, от ужаса, от мучительного сожаления — а потом прошибло ледяным ознобом. И снова в жар, а потом в озноб — по кругу. Снова и снова.
Я соглашусь на предложение фэрла. Даже если в этой лафийской общине меня убьют, только бы не оставаться в одиночестве… бабушку очень жаль. Что она будет думать, что ей скажут? Что я пропала без вести? О бабушке мог бы вспомнить Истай, мог бы навестить её, но для чего ему это…
Как же хочется поговорить с Истаем, несмотря ни на что, даже если он только притворялся моим другом — больше двух лет притворялся! Я буду скучать по нему. Не так, как по Мортенгейну, но буду.
Слёз не было, я плакала без слёз, а потом то ли уснула, то ли потеряла сознание. И тут же попала в сон, провалилась, точно в
