Не открывайте глаза, профессор! - Лея Болейн
Боги тёмного горизонта!
Всё-таки прореветься нужно здесь и сейчас. Я всхлипнула, но слёз почему-то не было. Повреждены слёзно-носовые канальцы?
Дверь скрипнула, обрывая на корню мои размышления о канальцах и дуплишах, и я напряглась. Кто это, Мортенгейн? Стоило ли сразу демонстрировать, что я пришла в сознание — или потянуть время? Послушать, как он страдает и кается, признаётся в любви и уверяет, что я нужна ему — даже вот такая?
— Ты уже не спишь, я слышу твоё дыхание, девочка. Можем поговорить, пока Вартайта нет рядом. Он просидел рядом с тобой безвылазно трое суток, но целители за небольшую мзду убедили его, что раньше завтрашнего дня в сознание ты не придёшь, так что самое время отправиться в магистрат за разными необходимыми формальностями… У нас мало времени, а этот разговор — и в твоих интересах.
Узнать в этом чуть тягучем, чуть гнусавом голосе фэрла Вэргана было совсем не трудно.
Притворяться перед ним не имело смысла, собственно, лично к нему я никаких претензий не имела, так что я пошевелилась.
— Не сплю. Что вы хотите?
Может быть, он собирался добить меня — как-никак, я лишний свидетель, к тому же жертва? Или…
— Времени у нас действительно немного, Мортенгейн может вернуться в любую минуту, так что буду краток…
— Хотите предложить мне денег, чтобы я не свидетельствовала против вашей дочери?
— Больше, чем деньги. Глания мне не дочь, она моя воспитанница, — голос лафийца чуть дрогнул. — Да, она гарпия, и я не выдал её королевской власти, а вырастил, как собственное дитя и скрывал ото всех её происхождение и природу. Её мать… Была мне очень дорога, но сейчас это не важно. Девочка слишком эмоциональна и плохо себя контролирует, но долгое время мы справлялись с этим, учили её справляться, как могли. Опрометчиво решили, что всё в порядке, всё обойдётся, что она уже взрослая. Она хотела познакомиться с будущим супругом, хотела посмотреть мир. Жизнь без печати отверженности. Друзей. Свободу. Замужество. Но Мортенгейн обо всём узнал… Этот заносчивый негодяй даже от личной встречи с невестой отказался, но когда понял, что один из документов был фальшивым, стал копать… И всё выяснил.
— Лжи в мешке не утаишь, — хмыкнула я. — Ближе к делу, фэрл, не давите на жалость. Что вам от меня-то нужно?
— Ты не будешь свидетельствовать в магистрате против Глании. Тебя — такую — никто не должен увидеть. Глания сама по себе не агрессивна и не опасна, Мортенгейн специально злил её, это он во всём виноват! Ты — случайная жертва, жертва его высокомерия. Но если будет суд… ты должна исчезнуть.
Я засмеялась, а потом закашлялась.
— Как вы себе это представляете? Вы меня похитите? Убьёте и закопаете? А с разговорами тогда зачем явились? Стукнули бы по темечку…
— И нажил бы непримиримого врага в лице Мортенгейна? — совершенно серьёзно отозвался лафиец. — Нет уж. Для него сбежать отсюда ты должна сама, без моего участия. Я предлагаю тебе сделку на выгодных для тебя условиях. Ты поселишься в лафийской общине, там тебя не найдут. Даже Мортенгейн не сможет отыскать тебя.
— А мне-то это зачем? — искренне удивилась я. — Мне зачем жить в вашем великолепной общине, откуда вы даже Истая, наполовину лафийца, вышвырнули?! В каком статусе там буду я, девочки для битья? Тем более, мне не хочется сбегать от Мортенгейна…
— Мне показалось, ты свободолюбива. Дуплиш не даст тебе свободы. И никаких прав — не даст. Подумай о судьбе твоих незаконорожденных детей… А мы сделаем так, что ты безболезненно и быстро избавишься от плода, если он есть.
— Зачем свобода мне… теперь? — горько спросила я. Приложила усилие и села, очевидно, на лекарской кушетке. — На что я гожусь? Лучше остаться с Вартайтом, пусть даже на его условиях, одна я всё равно не протяну. Скажите спасибо своей безопасной и милой во всех отношениях приёмной дочери. Да, профессор провоцировал её, но она не сдержалась. Она! Знаете, что? Я пойду с Вартайтом в этот ваш магистрат и дам показания. Я дружила с Агланой, мы жили с ней в одной комнате, я знаю, какой она может быть, когда спокойна… но это не искупает её вины. Она опасна, фэрл. Кто знает, что и когда спровоцирует её в следующий раз.
— Её намеренно, преступно вывели из себя!
— Этот разговор — бессмысленная трата времени, фэрл. Если вам больше нечего сказать…
— Мы тебя вылечим.
Наступившая после его слов пауза затянулась.
— Мы тебя вылечим, — повторил лафиец. — Из-за яда гарпии у тебя серьёзно пострадало лицо… глаза. Человеческие снадобья тут бессильны. И даже Мортенгейн со всеми его связями и дуплишевым старанием не добудет в нужные сроки тех зелий, что хранятся у нас, лафийцев. Мы вылечим тебя полностью. Ты вернёшь зрение и свою хорошенькую мордашку, получишь свободу, не сразу, но получишь. Я мог бы просто отравить тебя, так, что никто бы ничего доказать не смог… но мы не убийцы. Я не испытываю к тебе ненависти, несчастная человеческая девочка. И хотя многие наши лекарства запрещены в Виснее, запрещены для людей… мы можем вылечить тебя.
— Вы меня обманете, — сказала я, просто для того, чтобы что-то сказать. — Я вам не верю.
— А кому тебе верить? Мортенгейну? Ты действительно поверила всему тому бреду, что он нёс, про женитьбу? Он так жестоко поступил с Гланией. Да, она гарпия! Но он не дал ей ни единого шанса… он мог бы поговорить с ней, объяснить ей хоть что-то! А он просто не пришёл в Магистрат, просто молчал и игнорировал её, нас всех! Представь себя на месте моей дочери… Она была обижена. Расстроена. Она знала, что таких, как она убивают — просто так, не дожидаясь противоправных действий. Каково с этим жить, человеческая девочка?
С ним трудно было не согласиться. Да… пожалуй, несмотря на все свои достоинства, профессор мог быть и саркастично-жестоким, и несговорчивым, и безжалостным.
— Для меня Мортенгейн эти лекарства из вас и так вытрясет, — без особой уверенности сказала я.
— Конечно, — неожиданно легко согласился фэрл. — Вот только когда? Время будет упущено. Кожу нужно начинать восстанавливать немедленно, если затянуть — результат будет плачевным. Видеть ты, вероятно, будешь, но плохо. Достаточно лишь для того, чтобы разглядеть себя и больше никогда не смотреться ни в одно зеркало…
Я обхватила себя руками, чувствуя, как дрожь пробирает чуть ли не до костей.
Мне только восемнадцать.
Я очень
