Не открывайте глаза, профессор! - Лея Болейн
— Она тоже была в ту ночь в лесу? — мне вдруг захотелось почувствовать себя полноправной участницей безумного диалога. — Так это она насылала на нас… На вас гарпию, пикси, дрударов? — поверить в это было очень и очень сложно. — И морфелей?
— Пикси, дрударов и морфелей — да, она. А вот что касается гарпии… Тут всё немного сложнее.
— Не насылала я никого! — выкрикнула Аглана. — Они — не слуги и не рабы. Они — мои друзья. Вот они — настоящие друзья, а не этот безродный придурок, который вообразил, будто знает, что для меня лучше! Просто дружбу понимают… по-своему.
— Помолчи! — рявкнул фэрл. — Как ты могла, Глана! Разве этому я тебя учил? Оставь уже Мортенгейна в покое, где твоя гордость?
— Он мой, — безапелляционно отрезала соседка. — Он мой, был есть и будет. К тому же… он обещал. Обещал молчать обо мне. Обещал жениться до исхода этого года!
Профессор скептически приподнял бровь.
— Вартайт Мортенгейн! — голос Агланы, неожиданно звонкий после недавнего злого ворчания, легко разнёсся по залу. — Дуплиши никогда не берут назад данное однажды слово!
— Не берут, — хмыкнул Мортенгейн. — Вот только никакого слова я тебе не давал. Поданные в Магистрат два года официальные документы не считаются…
— Я не об этом.
— А о чём, дорогая? Папа прав, послушай папу, надо иметь хоть каплю гордости и оставить уже меня в покое.
Его голос был сух, отрывист и резок и не оставлял пространства для воображения: нет, не лукавил профессор и не заигрывал, ему действительно до смерти надоела чем-то столь неугодная невеста. Я знала, что говорить с интересующей его, небезразличной ему женщиной он может совсем, совсем иначе: мягче, глубже, так, словно кладёт тебя на бархатную простыню.
— Я думала, — тихо сказала девушка, — думала, что… что-то изменилось. Видят боги, я не хотела спешить, зачем спешить, когда впереди долгая жизнь. Мне плевать на временных любовниц, пусть нагуляется до брака. Мы познакомились бы в следующем году, узнали бы друг друга, если бы… если бы не эта клятая девка и ты! Ты! Да даже если бы все нелюди в мире вымерли, ты не стал бы мне интересен! — она уставилась на Истая, глаза снова густо налились краснотой. Собственно, эта Аглана уже мало походила на мою милую, задорную, всегда доброжелательную и активную умницу-соседку. Но и своих приёмных родителей она нисколько не напоминала, да и с человеком её сейчас спутать было бы трудно. Белая кожа налилась серостью, красные глаза смотрели исподлобья, черты лица заострились.
Аглана перевела взгляд на профессора.
— Ты пообещал на мне жениться и молчать о моём происхождении. Ты мой. Ты пообещал, Вартайт!
— А дом тебе отписать? А туфли ежеутренне в зубах приносить? — почти весело поинтересовался Мортенгейн. — Первенца в жертву дрударам? Первую брачную ночь с морфелями провести, нет? Что ж я так оплошал-то…
В этот момент я словно обрела дар предвидения и потянулась к Исту, чтобы сказать ему… чтобы сказать ему, что что бы он ни испытывал к этой красноглазой девице, он не должен делать то, что он непременно сейчас сделает… не должен! Несмотря на то, что он подставил меня, что он меня фактически предал, я многое могла понять. Не простить — понять. Откуда я знала, что он чувствовал к моей подруге? А может, дело вообще было не в ней. Может, таким образом он мстил за то, что его бросили, вышвырнули из волшебного сказочного мира, который он считал своим и куда мечтал вернуться.
Всего сильнее обижает обиженный…
Но Истай сделал именно то, чего я от него ждала не без содрогания. Вытащил откуда-то из-за пазухи лист с лафийскими закорючками и добытой мною подписью Мортенгейна.
* * *
Мне захотелось провалиться сразу со второго этажа в подвал. Какая же дура я оказалась…
— Дрожишь, мышка Матильда, — вполголоса произнёс Мортенгейн. — И здесь без тебя не обошлось? С кем из них ты в сговоре?
— С ума сошли! — тоже приглушённо возмутилась я. — Ни с кем я не в сговоре! Меня подставили, хотя… да, я сама виновата. Что там написано?
— Что я крепко влип.
Тем временем Аглана сделала шаг к Истаю.
— Ненавижу вас, человеческие выблядки, — неожиданно скрипуче произнесла она. — Вас даже боги не любят, вы же дохните, как мухи, застрявшие в жжёном сахаре. Омерзительные, слабые, недолговечные… Только и годитесь на самые простые поручения. Тут стоит твоя подпись, Вартайт, как видишь. Изволь…
— Почему? — спросила я одними губами, глядя Истаю в глаза. — Я тебе верила. За что ты так со мной?
— Она обещала, что я вернусь домой, — так же тихо и тоскливо ответил Ист. — С ней. Домой… Но…
Он вдруг опустил руку с подписанным Мортенгейном листком за мгновение до того, как пальцы Агланы её коснулись. Вытащил из кармана ампулу, зубами оторвал пробку — и плеснул на бумагу.
Она моментально вспыхнула чистым оранжево-синим пламенем.
Аглана дёрнулась, словно наткнулась на стеклянную стену, миг — и от бумаги не осталось ничего, даже пепла. Это было настолько стремительно, настолько неожиданно, что все присутствующие застыли, глядя в пустоту.
Мортенгейн несколько раз хлопнул в ладоши. В тишине его скупые хлопки показались мне громче гонга.
Вместе со мной профессор повернулся к безмолвной делегации лафийцев.
— Уважаемый фэрл, вы, конечно, знаете о постановлении магистрата под номером шестнадцать по поводу укрывательства потомков опасных рас. Ваша дочь, точнее — воспитанница, воспользовалась ключом от незаконного заповедника, я так понимаю? Заповедника, который вы должны были уничтожить ещё два десятка лет назад. Ладно, это останется на вашей совести. Но взрастить гарпию?!
— Они разумны и духовны! — прошипел Вэрган. — Они такие же, как и мы, как и вы! Посмотри на неё, Мортенгейн — она имеет право на нормальную жизнь, и я дал ей эту жизнь. И не тебе, двуликий, считать, что ты чем-то лучше её! В ночь болотника ты становишься таким же безмозглым одержимым животным, нет, хуже!
— Я говорю не про своё личное мнение, я говорю про закон, — высокомерно бросил Мортенгейн, а я вдруг всё поняла — и, не сдержавшись, в ужасе потянула его за рукав.
— Так гарпия — это… Это…
Неожиданно притихшая, застывшая каменной горгульей Аглана вытянула вперёд руки и тоненько взвыла, но от этого воя у меня моментально кровь загустела. Всё ещё хорошенькое, хоть и изрядно посеревшее личико исказилось омерзительной злой гримасой, тонкие пальчики скрючились, точно девушку пробил кататонический ступор. А потом из кожи, прорывая
