Дневники фаворитки - Татьяна Геннадьевна Абалова
Дверь открылась. Совершенно незнакомая и всего лишь мгновение назад не существовавшая.
София поднялась, тяжелое платье соскользнуло на пол.
— Софка? — в проеме двери застыла одетая по-домашнему, а потому родная до слез Гелена. Сделав большие глаза, она отступила на шаг назад и дико, как только одна сестра-близняшка могла драть глотку, заорала: — Мама!!!
Софья подошла ближе. Не веря своим глазам потрогала распахнутую дверь, обернулась на полумрак своей комнаты, примечая, что свет от лампы Гелены ложится ровной дорожкой на монастырский ковер, до боли прикусила губу, пытаясь уверить себя, что заснула, и все происходящее ей мерещится. Но когда на крик прибежала Радуца, а за ней и отец с Дарилом, сомневаться перестала. Смело переступила порог и кинулась на шею матери.
— Ох! Что же это?! — Пава чесал голову, силясь понять, как их дочь могла попасть из одного города в другой.
Дарил не стал себя мучить сомнениями, медвежьей поступью прошагал к двери, хозяином осмотрелся в чужой комнате. Зачем-то пошурудил под пуховым тюфяком, потом открыл гардероб, скинул «наряды» сестры на пол и с довольным видом извлек на свет кинжал в ножнах.
— Так и думал, что она мой Беркут сперла, — он вытер о штаны блестящее лезвие и ласково погладил большим пальцем голову птицы на рукоятке.
— Как ты здесь, доченька? — мать и дочь рыдали так, будто провели в разлуке годы, а не считанные дни. Софья обернулась на самую обыкновенную дверь, появившуюся без всяких там мерцаний и клубов дыма, и, вытерев ладонью потекший нос, провыла:
— Не знаю, маменька! Колдовство какое-то! Я просто сказала, что хочу тебя обнять, а она открылась!
Из комнаты вернулся Дарил с кинжалом в руке, отвесил сестре увесистый подзатыльник.
— Зачем взяла чужое? И ведь как в глаза честно смотрела, когда я о Беркуте спрашивал!
Отец не задержался с воспитанием. Тут же и Дарил отведал леща, после которого его самый любимый кинжал был отнят и закинут назад на монастырскую территорию.
— Сестре нужнее.
Выставив перед растерянными женщинами стул, Пава чинно сел на него, вытащил из кармана трубку и принялся приминать табак. Так думалось спокойнее, и сердце переставало колошматить, будто загнанное.
— Рассказывай.
— Сначала меня отвели к матери-настоятельнице. Она вовсе нестарая, не то что те две паучихи…
— Так далеко память ворошить не надо. Рассказывай, что делала, когда открылась дверь, — отец сунул мундштук в рот и запалил трубку. Потянул в себя воздух, создавая тягу. Никто и не подумал возражать, чтобы Пава не курил при «детях». Момент для запретов не тот.
— Да ничего не делала. Думала, в чем пойти на осенний бал …
— Какой осенний бал?! — Гелена аж задохнулась. Она-то думала, что близняшка день и ночь будет молиться да зубрить учебники, а там, оказывается, балы устраивают!
— Цыц! Не мешай умозаключениям! — к потолку потянулась первая порция дыма. Гелена надулась, топнула ногой, но убегать, как бывало, не стала. — Дальше что было? Продолжай, Софья.
— Я подумала, что скучаю. И как мне хотелось увидеть маму… — объятия возобновились. Слезы текли рекой. Пава сокрушенно покачал головой. Эдак он и до утра не доберется до сути.
— Дальше.
— Вот я и сказала, что хорошо было бы, если бы открылась дверь, и я обняла маму.
— Так. Руками при этом что делала?
— Ничего не делала. Ой! — Софья обернулась на платье, валяющееся у кровати. Оторвавшись от матери, стрелой сбегала за ним. — Вот! Его в руках держала.
Трубка выпала из пальцев Павы.
— Так и знал, что без селлара здесь не обошлось! — крякнул он, нагибаясь за своей любимицей.
— Селлар? — мать и София уставились на платье, будто впервые его видели.
— А что такое селлар? И почему жемчуговое платье отдали Софийке? Почему ей и платье, и бал, а мне «иди белить стены»? Почему одним все, а другим фигу? — Гелена ходила от отца к матери, но никто на ее вопросы не отвечал. Дарил тоже прекратил наливаться обидой и с непростым интересом поглядывал на мерцающие в свечном огне жемчужины.
— Молчать!!! — не выдержал кузнец. Заметив, как все до одного члена семьи вздрогнули, взял себя в руки и уже более спокойно, почти ласково произнес. — Ну-кась, деточка, повтори все то, что ты делала, когда открыла дверь.
— Я сидела…
— Садись.
София метнулась к своей кровати.
— Платье на коленях. И вот так гладила пальцами жемчуг. А потом сказала, — тут она повысила голос, почти прокричала: — «Хочу, чтобы открылась дверь, а там стояла моя мама!».
Ничего не произошло.
— Дверь-то уже открыта, — басовито заметил Дарил. — И мама вот она. А ты пожелай чего-нибудь другого, — и более вкрадчиво добавил: — Саблю варутанскую, например.
— Нет, пожелай, чтобы у меня было платье, как у принцессы, — Гелена оттолкнула брата от порога.
— У нас соль кончилась, — робко произнесла Радуца.
Софья старательно терла жемчуг, но ни сабля варутанская (ее она представляла плохо), ни платье принцессы (на вкус Гелены оно должно быть нежно-сиреневым), ни простая соль так и не появились.
— Должно быть, среди всех жемчужин лишь один селлар затесался, и тот ты использовала.
— Хоть увиделись, — поспешила утешить себя и всех остальных София.
— Как ты, доченька? — спохватилась Радуца.
— Все хорошо, мама, — только и успела произнести. Дверь с шумом захлопнулась, обдав волной воздуха … и растворилась. Ни следа на стене, ни намека на ее существование.
От громкого хлопка София вздрогнула. Посмотрела на колени, на которых все также лежало платье. Потерла глаза.
«Неужели приснилось?»
В комнату заглянула Жейма.
— Полночь, а вы не спите, — зевнув в ладошку, упрекнула она. София боязливо бросила жемчужное платье в кресло, и нырнула под одеяло.
«Приснится же такое!»
Глава 22. В ожидании бала
Через день проезжие купцы доставили посылку с сопроводительным письмом от родных. София, принимая тяжелую картонку, сразу узнала почерк Вазека.
«Выбирали платье все вместе. По совету молочницы, бывающей в богатых домах (правда, с черного входа), нашли на Васильковой улице замечательную швею. Отец не поскупился, взял лучшее из готовых нарядов. Негоже нашей Софийке идти на осенний бал замухрышкой».
Внизу другим почерком, еще более корявым и
