Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас
На полу остаётся лишь тело Киллиана, бледное, но на лице нет маски безумия, а странное, умиротворённое выражение. А рядом Виктор, на коленях, весь в поту, дрожащий, но живой.
Глава 37
Золотое сияние механизма медленно тускнеет, оставляя в библиотеке свет уцелевших свечей и пепельное сияние лунного света из высоких окон. Воздух чист, в нём нет больше запаха тления, лишь пыль и запах старых книг, будто вернувшиеся из долгого забвения.
На полу ровно дышит Киллиан. Его глаза закрыты, но по лицу пробегает судорога, будто даже во сне он видит кошмар. Он свободен. Якорь безумия вырван. И теперь ему предстоит жить с памятью обо всех своих преступлениях. Это, пожалуй, страшнее любой смерти.
Виктор смотрит на свои руки, а затем поднимает глаза на меня. И я не вижу триумфа или облегчение. В его взгляде глубокая, непроглядная усталость и вопрос. И что теперь?
Сделав шаг к нему, я замечаю, как что-то меняется в его лице. Лёгкую судорогу у рта. Микроскопическое подёргивание века. Не боль. Нечто иное. Как будто внутренний механизм, долго работавший вхолостую, наконец щёлкает, замыкая последнюю цепь.
— Виктор? — зову я, замирая. Он медленно поднимает руку и прижимает ладонь к груди, туда, где раньше обитала тень. Его лицо бледнеет ещё сильнее.
— Она… ушла, — говорит он хрипло.
Голос Виктора звучит странно отчуждённо, будто он слушает себя из другого конца длинного коридора.
— У всего есть цена, Лидия. Особенно у… исполнения желания. Я загадал его. Тысячу раз. В темноте. «Положить конец». Она его выполнила. А теперь… — Он не договаривает, и в его глазах я впервые вижу неприкрытый страх. Не за себя. За меня. За то, что сейчас произойдёт.
— Нет, — шепчу я, отрицая несправедливость вселенной, которая отнимает победу в самый последний миг. — Нет, она исчезла. Мы видели!
— Осколок, — выдавливает он. Судорога прокатывается по его телу, заставляя его согнуться. — Последняя… связь. Часть сделки. Она уходит… но забирает с собой то, что дала мне. Энергию… всей этой петли. Ей нужна… последняя искра.
Виктор падает на одно колено, опираясь рукой о пол. Дыхание становится прерывистым, на лбу выступает холодный пот. Я бросаюсь к нему, падаю рядом и хватаю за плечи. Его тело кажется таким же твёрдым, но внутри что-то стремительно угасает, как свеча на сильном ветру.
— Держись! — кричу я, тряся его, бессмысленно, отчаянно. — Не отдавай ей ничего!
— Не… выбираю, — хрипит он, и его пальцы впиваются в моё предплечье с силой, а взгляд затуманивается, теряя фокус. — Прости… что вовлёк… тебя…
Тончайшая нить чёрного дыма сочится из самой ткани реальности у него за спиной, из точки, где только что бушевала тьма. Она не атакует, а просто тянется к нему, как коготь отступающего чудовища, жаждущий последней жертвы для полного насыщения.
Инстинкт срабатывает быстрее страха. Быстрее даже инстинкта самосохранения.
Я накрываю Виктора собой и разворачиваюсь спиной к этой чёрной нити, прижимаю его к себе, закрываю своим телом, головой, руками, всем, чем могу.
Удар приходит, но не обжигает, не режет. Он… высасывает. Мгновенно, безболезненно, саму суть моего присутствия здесь, в этом теле. Ощущение себя, свои воспоминания о будущем, свою волю, своё «я». Всё это вытягивается, как вода через пробоину, и уходит в эту чёрную нить, которая, получив желаемое, с жадным всхлипом исчезает, растворившись в ничто.
Силы покидают мгновенно, и я заваливаюсь назад, но не на холодный пол, а в его руки. Виктор ловит меня, и в его глазах, которые только что тускнели, теперь полыхает дикий ужас понимания.
— Нет… ЛИДИЯ!
Он укладывает меня себе на колени. Его руки лихорадочно ощупывают моё лицо, шею, ищут рану, которой нет. Есть только стремительно нарастающий холод в конечностях.
— Что ты сделала… — шепчет он с надрывом, которого я не слышала даже в самые страшные моменты. — Зачем?..
Говорить тяжело. Воздух не хочет заполнять лёгкие. Но я хочу, пока ещё могу.
— Не её… вина. — Каждое слово даётся с усилием, будто я вытаскиваю его из трясины. — Она… тоже хотела… на покой. Ты… свободен. По-настоящему.
Слёзы катятся по его грязным, исчерченным болью щекам. Виктор качает головой, отрицая, отказываясь принять.
— Я не хотел этого! Не такой ценой!
— Знаю, — улыбаюсь я, и получается слабо, криво. — Но так… лучше. Она хотела душу и получила. Не твою. Не его. Справедливо.
Пытаюсь поднять руку и коснуться его лица, но пальцы не слушаются. Он хватает мою ладонь, прижимает к своей горячей и мокрой от слёз щеке.
— Слушай, — шепчу я, собирая последние крохи силы, последние искры сознания. Темнота уже краем глаза подбирается к видимости, сужая мир до его лица. — Теперь… ты знаешь… как освободить… всех. Если петля начнётся заново… больше не смей загадывать таких глупых желаний.
— А если тебя там не будет, я не справлюсь… Ты же…
— Умираю, — заканчиваю я за него. — Но попробовать… стоит. Найди меня… в следующем круге. Теперь мы… знаем как всё исправить…
Последние слова едва слышны. Темнота наступает, а его лицо расплывается. Я чувствую его руку, сжимающую мою с безумной силой, будто он хочет удержать меня здесь одной волей.
Я не хочу умирать.
— Лидия… — его голос доносится как сквозь толщу воды.
Я больше не могу отвечать, но пытаюсь кивнуть. Или мне только кажется.
И тогда я чувствую, как он поднимается. Чувствую, как он, держа меня на руках, тянется к чему-то. Слышу его хриплый голос, полный такой концентрированной воли, что она пробивается даже сквозь наступающее небытие.
— ХРАНИТЕЛЬ! — ревёт он в гневе. — СЛУШАЙ МЕНЯ! ТЫ ВЗЯЛ ДОСТАТОЧНО! ТЫ ВЗЯЛ ЕЁ! ТЕПЕРЬ ВЕРНИ ВСЁ НАЗАД! К ТОМУ ДНЮ! ДАЙ ЕЙ ШАНС! ДАЙ НАМ ШАНС ИСПРАВИТЬ ВСЁ! Я ОТДАЮ ТЕБЕ ВСЁ, ЧТО ОСТАЛОСЬ! СВОЮ ЖИЗНЬ! ВЕРНИ ВСЁ!
Из последних сил я приоткрываю глаза. Вижу лицо Виктора, искажённое гримасой нечеловеческого усилия, и как от его тела к механизму тянется слабый золотистый свет его собственной, истинной жизни, которой он жертвует. Вижу, как центральный диск хронометра начинает вращаться. Не вперёд, а назад.
