Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

С какою гневно-презрительной усмешкою посмотрели бы предки на недостойных их памяти потомков! Люди уж не те, права в том Нимуэ, и с каждым поколением всё хуже. Лишь дивный народ по-прежнему верен себе: что им, бессмертным, век`а? Они являются в точности такими, как рисуют их предания и песни, о том без радости подтвердит Джерард. Они являются, пускай всё реже, ведь и им, наверное, уже не так любопытно играть с нами — подурневшими, затушившими, из страха сгореть, яростное пламя в груди, растерявшими прежний свет: когда гневно ослеплявший, когда завораживающий и исцеляющий, но прежде всегда р`авно сильный. Лишь Дикая Охота, как шепчут порой, по-прежнему бесстрастно и верно собирает ежегодную жатву, ведь кого иных, а преступников и лжецов не стало меньше. Те, кто имел достаточно смелости и безрассудства посмотреть на небо холодной ночью Зимних Костров, видел мчащую в обгон буре кавалькаду всадников нелюдской отравной красоты. Невольно я коснулась неувядающей веточки, которую всюду стала носить за воротом. Княгиня Мейвин, будь в твоей груди моё сердце, разве полюбил бы тебя твой северный князь? Разве сумела бы ты вручить ключи от Белой Тары моему прадеду? разве любил бы он тебя такую до последнего своего вздоха? разве решилась бы ты отринуть всё сущее, чтобы вечность мчать дорогой без конца и проливать кровь в сражении, которое не д`олжно быть прекращено?

Увы, Мейвин, я — не ты, и даже не бледный твой призрак, и нет во мне ни капли твоей огненной вольной кр`ови. И, верно, можешь обмануться и ты, Зимняя княгиня: напрасно вверила земной девчонке свой дар, едва ли сумею им воспользоваться…

3

Назавтра замок шелестел шепотками и пересмешками. Суетясь по делам, Нимуэ то и дело прыскала в кулачок. Поначалу я едва ли обращала внимание на усмешки няни, а, когда всё же спросила, она лишь отмахнулась, развеселившись ещё пуще.

— Поделись радостью, няня. Быть может, посмеюсь вместе с тобою, в эти дни немного причин для веселья.

Долго уговаривать старушку не пришлось, и нянюшка поведала о том, что знала уж вся Тара. Нынче появление ко столу бастарда риага, известного драчуна и забияки, вызвало слитный вздох всех присутствующих дам, и даже Блодвен изобличила заинтересованность поднятием бровей. И причиной тому была вовсе не привлекательность бастарда, но то обстоятельство, что красота эта на некоторый срок претерпела убытки. При всём при том Стэффен казался невозмутим и даже весел, точно разыграл удачную шутку. Тотчас после его ухода пошли оживлённые пересуды и ставки: кому молодой Стэффен обязан рукотворным украшением и что явилось тому причиной.

— Не скажу, что рассказ твой так уж весел, — дослушав, покачала я головой.

— Ох, да неужто!.. — догадалась нянюшка и шутливо погрозила в смежную стену. — Ну, разбойник!..

Сжав руки, я отошла к окну.

— Боюсь, не вышло бы беды…

— Да не из-за тебя ль нашла коса на камень? Ну, не журись. Беды здесь нет, забава одна да молодая дурь.

— Ах, няня, здесь-то, может, и нет, да ведь где-то же есть она, как не быть!

На это уж нечего было возразить, да и беда себя ждать не заставила.

* * *

Отец не спешил с устройством свадьбы, и я не знала, какое чувство возобладало во мне: радость ли от того, что приговор ещё не свершился, или же несчастье от необходимости переживать длящееся ожидание его исполнения. Блодвен, сколь это возможно, сделалась добрей ко мне и раскрыла бы причину промедления ард-риага, если бы только та была ей известна. В любом случае, отсрочка не избавила от повинности встреч с наречённым, и, сколь ни тщилась я сыскать хотя бы единое доброе зерно, чтоб вызвать в себе пусть начаток уважения к будущему супругу, но увы — первое впечатление о нём подкреплялось раз от раза, и, вопреки чаяниям, в душе моей крепло дурное отношение к риагу. Немалых трудов стоило оставаться с ним любезной, и лишь пример Блодвен поддерживал в этом стремлении. Семь лет мачеха горит в аду, что воздвиг для неё отец, сколько предстоит вытерпеть ещё? Как долго продлится мой брак? Вера поддерживала меня, стояла на страже разума, изгоняя мысли, в которых я желала скорой кончины риагу Стэффену. Пытаясь укрепиться противу зла, я всё чаще занимала уста молитвой. Но языческое, дремучее, древнее дьявольским наваждением нашёптывало иное.

Оттого нет удивительного в том, что сон мой был неглубок и беспокоен. Как известно, тихи ночи детей, праведников и тех, чей разум и сердце пребывают в мире, а я не была уж ни той, ни другой и ни третьей. Чувствуя, что уж не усну нынче, поднялась, я отыскала впотьмах платок и набросила на плечи.

Ночь была цвета чернёного серебра. Постель Нимуэ чернела разорённым гнездом, пустая и смятая. Нимуэ не было, слабый отсвет из-под не до конца притворённой двери — няня взяла свечу с собой. Я и теперь слышала то, что сорвало едва налипшую паутину сна — неясный шорох и голос`а. Мягкая обувь позволяла двигаться почти бесшумно; я приблизилась к двери.

Нимуэ распекала кого-то, — я хорошо знала этот её тон — но распекала словно бы нехотя, по надобности и скованно. Я сделала ещё шаг, тщась разобрать слова.

— Что ж ты, парень? видать, плохо учили тебя твои плясалки. Чего ж не увернулся-то?

— Увернулся, — угрюмо возразил чуть хрипловатый мужской голос.

— То есть как это, — Нимуэ от волнения подпустила в голосе петуха и сбилась на просторечье, — как это увернулся, когда стрела — эвона, торчит?!

— В плече. А должна была — в горле.

Это был не Джед: его голос я узнала бы из тысячи иных, приглушённым и в крике, и изменённым болью. Почему он молчит? Почему?! Казалось, та самая предназначенная ему стрела засела в моём горле, затворив путь словам и дыханию.

Стэффен! — вспомнила и поняла вдруг. Вот кто отвечал Нимуэ. Но то, как он оказался в заполуночный час у моих покоев, сделалось равно безразлично, как и все прочие события, за исключением одного-единственного. И я выбежала — словно взмыла над землёй — за дверь.

И отчего-то первым увидела Стэффена. Оказалось просто: он стоял ближе всех, но тогда я про то не думала.

И не заметила на миг опешившего взгляда. Бастард риага поднял перед собой ладони, в таком жесте, словно я была взбесившейся кобылой. Ладони его были в крови — это всё, что я увидела.

— Тише, девушка! — к Стэффену скоро вернулся насмешливый тон. — Не нужно меня убивать.

— Мерзавец!..

Он рассмеялся низко и тихо.

— Вот и делай добро — плата щедрая. Верно, Джед?

— Ангэрэт, тебе не место здесь.

Я вздрогнула от этого оклика и тотчас забыла о Стэффене. Голос был ровный, пожалуй, даже чересчур. Меня не обмануть было этим спокойствием.

Только тогда увидела Джеда — он словно бы держался в тени бастарда. Нимуэ суетливо двигалась рядом, не зная, верно, как бы половчее спровадить беспокойную воспитанницу — и чёрт бы побрал её чуткий сон. На лице Джерарда, тенью в углах губ и меж бровей, проступала скорее досадливая, чем болезненная гримаса, самую малость, будто бы ровно отмеренная, как снадобье, известно, для кого: «Да, я ранен, но это, в сущности, пустяк, не стоящий твоего внимания. Покойного сна».

— Деточка… — это вступила Нимуэ — первый шажок, пробуя ногой топкую почву, но, кому, как не мне, известно: уже следующий шаг её будет куда как увереннее.

Бьюсь об заклад: ночное происшествие сохранили бы в тайне от меня, если б не кстати пришедшая бессонница.

Надо же — сговорились! Я закусила удила.

— Довольно так меня беречь! И — одна ли я полагаю, что нынче промедление некстати?

Нимуэ растерянно осеклась, точно на глазах её воспитанница превратилась в невиданное диво. Стэффен осклабился, а во взгляде Джерарда что-то коротко промелькнуло, что-то насмешливое и вместе с тем не слишком радостное. Он опустил ресницы и с наигранной покорностью произнёс:

— Что ж, желание леди — закон.

Я не находила в себе сил злиться на него. По крайней мере, не теперь.

Наклоном головы отказавшись от помощи Стэффена, Джерард первым вошёл в опочивальню, что служила ему пристанищем. У дверей бастард склонился передо мной в куртуазном поклоне, при этом не гася улыбки, что, верно, захватила в полон не одно девичье сердце от Короны Банбы* до Клох-на-Кэльте*, но во мне вызывала одно глухое неприятие — ничего кроме. Лишь в той сумятице душевной, что захватила меня от страха за Джерарда, только и возможно было вообразить нелепое подозрение, будто Стэффен повинен в его ране, и по более здравому раздумью я смутилась опрометчиво брошенному обвинению и беспричинному гневу, но не было времени да, по правде, и желания кланяться бастарду. Я прошла мимо, не оделив и взглядом, верно, с видом попранной добродетели, и явственно различила за спиною смешок, но на этом мы и ограничились. Стэффен вошёл следом, затворив дверь и оставшись, впрочем, на пороге. Однако же и я не зашла дальше — прежде, что не удивительно, мне не доводилось бывать у Джерарда, и не хотелось и думать, что доведётся войти при таких обстоятельствах.