Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

Я подняла ресницы и встретилась с обеспокоенным взглядом Нимуэ. Нянюшка увязала в кошель снадобья и забрала у меня чашу.

— Огнём-то оно вернее… от беды… — пробормотала язычница, выливая красную воду в очаг.

Я вздрогнула от алчного возгласа, с каким пламя приняло кровавое подношение, замерло и возгорелось с новой силой.

— Не понимаю… — произнесла, того не желая, вслух. — Не понимаю…

Перед глазами, замороченными усталостью, в колдовском изменчивом свете Джед меньше, чем когда бы то ни было, казался человеком. И как никогда прежде был схож с образом юного сидхе, пришедшего в мир людей по зову мести и крови, с образом, что создало воображение, когда в вечерний час холодной весны наёмник из страны, что за морем, поведал мне свою повесть. На бледное, со сжатыми губами лицо острыми листьями упали пряди цвета боярышника, и в узорной их тени зелёным волчьим отблеском зажглись глаза. Джед обернулся на мой голос угловатым и гибким нечеловеческим движением — игра ли теней послужила тому причиной, или угнездившаяся в ране боль, но в груди защемило от напоминания о том, что преградой меж нами не только настоящее, но и прошлое.

— Не понимаю, — повторила я голосом отчаянно-слабым, — чью дорогу ты перешёл? Кто ищет твоей смерти?

Нимуэ, словно нож, метнула в наёмника острый взгляд. Джерард не видел няни, но едва ли нуждался в её подсказках. Испачканную и порванную у ворота рубаху он вертел в руках, будто раздумывая, не надеть ли её, а вернее — хоть так занять руки.

Зато Стэффена ничто не заставляло молчать. Не скрывая чувств — подобный труд был вовсе для него не свойственен — бастард хмыкнул, одарив меня колючим взглядом.

— Ну же, девушка, не задавай глупых вопросов. Несмотря ни на что, смею надеяться — в этой хорошенькой головке разум не вовсе помутился от страха за ненаглядного.

— Ты слишком много болтаешь. — Джед всё же скомкал ткань и отшвырнул в угол, белое и красное растворилось в чёрном.

— О да, тебе-то не вменить этот грех в вину! — глумливо оскалился Стэффен. — И дивно же ты спелся с ополоумевшей старухой, только и чающей, эк бы поверней спрятать девчонку под свой подол, как наседка прячет цыплёнка в перья! Что ты там шипишь, старая ты кочерга, или я не прав?

— Прав, прав, — заквохтавшая от злости Нимуэ плюнула бастарду под ноги. — Всегда-то ты прав, окаянное отродье, чтоб тебе поперхнуться своей правотой!

— Вот то-то же, — заухмылялось ничуть не уязвлённое «отродье». — Да ты не трясись этак, бабушка, до падучей недалеко.

— Да какая я тебе бабушка, сучий ты сын!..

Я прижала пальцы к вискам. Посмотрела в лицо Стэффену.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Не так, чтоб хочу, — насмешливо протянул бастард, — да ведь на это славное местечко точно заговор молчания наложен. Ни у кого, кроме меня, ты и слова правды не вызнаешь. Нигде не встречал такого пёстрого сборища лжецов, в этих стенах самому себе перестанешь верить.

— О какой правде ты ведёшь речь?..

— О той, что трусливо прячет твоя нянька. О той, которую давно бы следовало поведать твоему телохранителю.

— Я делаю, что должен, — с усталой досадой отрезал Джед. — Что ты можешь в этом понимать?..

— И верно! куда понять такому бездушному ублюдку, как я! Зато ты — и не скажешь, что наёмник, не в каждом рыцаре найдёшь пример сравнимой верности господину… оговорился, — госпоже! Конечно, госпоже. Быть может, посчитаешь своим долгом и на брачное ложе её сопроводить? А то мало ли… что у её батюшки, что у моего врагов с избытком, всех не выкосить. У дверей постоишь? или за руку подержишь? Старому блудодею ни лета, ни хвори, ни брюхо не помех…

Сердце кувыркнулось от грохота перевёрнутой скамьи. Стэффен спиной и затылком влетел в стену. Глаза Джерарда полыхали болотной зеленью, пальцы вытянутой правой руки сомкнулись на горле бастарда, скрюченные и изломанные, точно не до конца превращённые в нечто нечеловеское. Воображение оснастило их звериными когтями и окрасило кровью из разъятого, захлёбывающегося горла.

— Джед! — выкрикнула я в ужасе за бастарда. — Прошу, отпусти его!

Он не обернулся, не двинулся и, казалось, вовсе не слышал. Стэффен замер неверным отражением, шумно и поверхностно дыша и глядя наёмнику в глаза, как глядят, не смаргивая, в глаза дикому зверю.

— Джед… — тихо позвала я, коснувшись открытой ладонью бронзовеющего плеча. — Пожалуйста…

Словно продолжение начатого мною жеста, медленно разжались пальцы. Опускаясь, согнулась в локте рука; это движение отозвалось в моей ладони. Джерард отступил на шаг.

Слизывая кровь с разбитой или прикушенной губы, Стэффен оттолкнулся от стены, потёр шею. Удивительно, как скоро возвращалась к нему извечная ухмылка.

— Лучше молчи, — остерегла я сына риага от вероятной глупости.

Нимуэ отмерла и сердито выговорила зачинщику:

— Дурак! Он и одной рукой вырвет тебе брехливый язык. Одного боги разумом обидели, другой туда же. И ты хорош: этот болван напрашивается, а ты и рад стараться! — И заключила торжественно и гневно: — Два дурака!

— А теперь, пока никто никого не убил, рассказывайте. Хоть последней, но узн`аю о том, что известно всем вам.

Джерард по-прежнему не смотрел в мою сторону. Стэффен ухмыльнулся, но как-то криво. Видать, горло Джед ему всё-таки помял, — подумалось вскользь.

— Ты спрашивала, чью дорогу я перешёл, — ровно произнёс наёмник.

— Да?..

Стэффен глухо закашлялся.

— Простой ответ на простой вопрос, девушка. Разбойники истребляют охрану обоза, вор убивает хозяйского пса перед тем, как забраться в лари с добром. Как думаешь, кому выгодно, чтобы телохранитель дочери ард-риага погиб?

— Ты прав, — воскликнула с горечью, — я слепа, глуха и глупа. Но для кого, для кого я помеха? Кому нужна моя смерть, если и жизни никто не замечает? Ведь я никому ничего не сделала… ничего вообще не сделала!

— Ты родилась единственной дочерью лорда, — негромко ответил Джерард, — большего им от тебя и не требовалось.

— Бродяга знает, о чём говорит. Так оно обычно происходит и неважно — у нас или за морем, везде одно и то же.

Я прошлась, но, не найдя места, вернулась.

— Это из-за помолвки от меня взялись избавиться только теперь?

Стэффен громко хмыкнул.

— Твоя помолвка им что вожжа под хвост, это верно. Забегали ребятки с утроенной прытью, зачастили.

— Зачастили?.. — отказываясь понимать, я переводила взгляд с одного мужчины на другого. — Так что значит, это не впервые?

— О боги! — простонал Стэффен. — Чего и думать, приятель, запирай уж девчонку в склепе — и она перемены не заметит, и тебе спокойней будет!

— Если мне понадобится твой совет, непременно его спрошу.

Я произнесла всего одно слово.

— Когда?..

Джед заправил за ухо кроваво-огненную прядь. Особенно приметны показались по-звериному заострённые кончики ушей. Взросление в сидхене оставило следы и на его теле.

— Сразу, как появился здесь.

Теперь уж мне было впору вторить за Стэффеном. Желание раскричаться, затопать ногами было велико, но я ещё помнила о том, что подобное поведение неприлично дочери ард-риага. Потому я сказала только:

— И ты молчал. Всё это время молчал. — Повернулась к Нимуэ и, подавляя жалость к старушке, тихо упрекнула и её: — И ты, няня. Для вас я была и остаюсь лишь испуганным ребёнком, которого любой ценой следует уберечь от опасности. Но ведь я уже не ребёнок! И ото всех бед вам меня не укрыть. Своей заботой вы лишь делаете меня ещё беззащитней перед ними.

— Но что я могла сделать!.. — расплакалась Нимуэ, как-то сразу, как легко плачут старики, и я с щемящей жалостью увидела, какая она маленькая и дряхлая, как иссушённая ветрами времени былинка. — Ведь я поклялась твоей матушке, когда за нею уж плыла стеклянная ладья*…

— Я думаю, матушка хотела бы, чтоб я выросла хоть чуточку сильнее, — как можно мягче возразила я ей. — Ведь ты сама рассказывала мне, какой она была бесстрашной, что дед ещё девочкой брал её с собою на охоту, что верхом она была подобна Эпоне*, что она добилась согласия риага Гвинфора обучаться стрельбе и владению оружием у его воинов. Вот какою была моя мать, и она огорчилась бы, узнав, что я вовсе не похожа на неё. Нынче не про то речь. Больше года на тебя и на меня велась охота, а я узна`ю об этом лишь теперь.