Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

— Может, всё ж послать за лекарем? — Стэффен стёр блудливую улыбку и тем стал казаться лучше, чем есть. — Есть у нас смышлёный парнишка, нахватался монашьих мудростей, да только заскучал в обители и был таков, но умений по дороге не растерял. Он и меня пару раз латал…

— Справлюсь, — уронил Джерард.

— Ну и бес с тобой, меднолобый! — в сердцах плюнул бастард, и в кои-то веки я склонна была принять его сторону. — И как ты не подох ещё… стой, куда рвёшь! Дай помогу хоть, дубина…

И, чертыхаясь, двинулся к наёмнику. Джед отругивался, впрочем, без особого чувства, словно следуя церемонии. Мимовольно подивишься, когда они успели вот так побрататься.

Нимуэ, уже бывавшая здесь, судя по поспешной верности движений, раздула угли в очаге и зажигала от огня раздобытые где-то свечи.

— Хей, девушка, рвалась помочь, так помогай! — блеснул зубами Стэффен, при помощи ножа ловко освобождая Джерарда от присохшей кровавой коркой одежды. Бастард, словно угадывая мои мысли, верно, постановил себе уроком не дать укорениться ни единой доброй мысли о нём, истолковав мою нерешимость в свойственной ему манере: — Бледнеть у порога следовало прежде, покуда крепость ещё не была сдана.

Я хотела выкрикнуть что-то равно оскорбительное, но задохнулась словами. Нимуэ с грохотом выпустила медное блюдо — благо, пустое, подумалось отрешённо.

Потревожив стрелу и не замечая обильней заструившейся крови, Джед рванулся, выдираясь из рук бастарда.

— Из какой сплетни ты взял это? — яростно выцедил он. — Уж не сочти за труд, поведай, чтоб знать, чей грязный рот убавится зубами…

Оглушённая Нимуэ только шептала:

— Охти мне, матушки… позор-то какой! Да перед свадьбой… да у кого язык повернулся, и как я, колода глухая, промеж ушей-то пропустила… вот ведь стыд-то, стыд, хоть помирай теперь… а ты ж чего, милая ты моя, чего ж ты мне-то не сказала?..

— Няня!.. — прошептала я. Что ещё к тому могла прибавить?

— Да что вы, в самом деле… — опешил Стэффен.

— Кто? — потребовал Джед.

— Да чтоб вас всех! — разозлился бастард. — Точно в сагу угодил, право слово! А ежели желаешь знать, братишка, изволь! Ступай, обвини в наговоре, перечти ард-риагу зубы, только — извиняй — в этой затее я тебе не помощник!

Замковые своды обрушились на мою голову.

4

— Отец?! Но с чего он…

— Не то, Ангэрэт, — помрачнев, возразил Джерард, — важней другой вопрос: ради чего. Но ведь не тебе же самому высказал заведомую ложь лорд Остин?

— Этак недолго и с ума спятить, — проворчал Стэффен. — Не мне, ясное дело, ну так что же? Сам слышал, как ард-риаг толковал про невесту с папашей, старым пнём. Так, мол, и так: чтоб, значит, не в обиде, если что. Что невеста, значит… с изъянцем. Да что вы, и вправду ничего не знали или крутите мне? Потому и дары хрыч отвалил скромней, чем мог бы, и чем следовало бы при таком знатном сватовстве, потому и женихи скопом не толпятся… да что ж вы, ну? Кой чёрт мне врать? Гнилой мухомор не обидчив, проскрипел, мол: надкушенное яблочко ещё и слаще… у самого и зубов-то нет, у паскудника…. — Смешавшись, Стэффен обвёл взглядом нас, каменно молчащих. — Тьфу ты, бес! Так что ж, это что, неправда?

Ему никто не ответил.

Ворча про окружающих его безумцев, от которых и самому, чего доброго, недолго сделаться скорбным умом, Стэффен продолжил — следует отдать ему должное — нужное дело, в то время как от Нимуэ и, тем паче, от меня было немного проку.

Нимуэ — бочком — прибрела ко мне, взгляд у неё был виновато-заискивающий, словно у нашкодившей псицы, и я смутилась этому.

— После, няня… чего толку судить. Не теперь.

Пока грелась вода, Нимуэ вздыхала так жалостливо, что дрогнуло бы и каменное сердце, а моё было вовсе не из камня. И я сдалась.

— Всё так, как сказал Джерард. Отец возвёл на дочь напраслину. — И не стерпела прибавить, что лежало на душе: — И это печалит меня куда больше, чем если бы сказанное ард-риагом было правдой.

Обернув руки холстиной, я перелила горячую воду в глубокое блюдо.

Нянюшка же была неспособна нынче помыслить, к чему отцу порочить имя дочери. Она радовалась тому лишь, что на совесть справилась со своей должностью.

— Что же, верно, за тем был какой хитрый расчёт… не мне, пустоголовой, про то гадать. Уж не стал бы ард-риаг болтать попусту, чай, не конюх-выпивоха. И то ладно, что не сбылось по его слову, вышла бы нам потеха…

Я не сочла правильным увиливать.

— Не было — то верно, — но могло быть. И в том, что не случилось, не моя заслуга.

Нянюшка разинула рот, но ничего отмолвить не успела. Подхватив чашу и чистое полотно, я ушла к Джеду.

— Готово? — Стэффен едва повернул голову и кивнул сам себе. — Ну, держись, что ль…

— Не впервой, — процедил сквозь сжатые зубы наёмник.

— Да уж вижу, что не впервой…

Теперь это видела и я. По пояс обнажённое тело бронзовело в свете дюжины свеч, заботливо зажжённых Нимуэ. Стрела вошла ниже левой ключицы, от неё растекались, помалу истончаясь, размытые п`отом алые струйки. И на руках, и на груди, и на боках медово-смуглая кожа пестрела неровно вышитым узором — где гуще, где реже. Длинные и ровные полосы в ряд — отметина когтей, полукруги клыков, звёздчатые отметы стрел, рваные насечки лезвий… По глади воды в моих руках прошлась короткая рябь.

— Ложку, что ль, зажми зубами, — нерешительно посоветовал Стэффен. — Или ремень.

— Себе зажми, если от того легче станет. Тяни уже, ну!

— Она ж, зараза, глубоко засела…

— А иначе стал бы я тебя просить!

— А-а, ну да чёрт с тобой! До трёх считаю. Раз…

Джед резко выдохнул и прошипел неразборчивое ругательство. Тело оказалось расторопней рассудка: я ещё в оцепенении смотрела на хлынувшую кровь, а руки уже зажимали рану, руки лучше помнили уроки Нимуэ и науку, почерпнутую из заплесневелых трактатов.

— А чего было зря ждать? — осклабился Стэффен на беззлобную ругань и с любопытством повертел перед свечой стрелу, насквозь тёмно-красную. Прицокнул языком: — Эге… да такие стрелы вынимать одно удовольствие. Только с наковальни, и работа хороша. Скажи спасибо, не гнутым ржавьём в плече разжился.

— Скажу, — посулил наёмник, не шевелясь под моими руками.

Слушая Стэффена краем уха, я промывала и перевязывала рану. Нимуэ ушла из моих покоев не с пустыми руками, запасливо прихватив кое-какие снадобья и мази в поясной сумке. Одну из склянок няня тотчас дала Джерарду, сколупнув восковую крышечку. Прежде чем выпить, наёмник принюхался к содержимому. Старушка фыркнула, возмущённая недоверием к её познаниям травницы. Как бы то ни было, Джед кивнул: «Привычка, тётушка Нимуэ» и осушил склянку до дна.

Стэффен осторожно ощупывал наконечник, отскабливал от присохшей крови, принюхивался и чуть ли не пробовал на зуб.

— Не ищи, нет там яда, — блёклым голосом разрешил мои сомнения Джед. По тому, как он откинулся, прислоняясь спиной к стене и полуприкрыл веки, я догадалась, что в составе зелья было что-то сонное.

— Остолопы они там или беспечны, упустить возможность расправиться с тобой одним ударом? — недоумённо покачал головой бастард. — Стрелок был хорош, но верная отрава не худое подспорье меткости.

— Или знали, что яды на меня не действуют.

— Фью! этого и я не знал.

— Ну так знаешь теперь.

Я оттирала руки мокрым платком. Ладони, ткань, вода в чаше — всё было густо-вишнёвым с рубиновыми сполохами в свечных отблесках; заколдованный взгляд замер, вбирая в себя словно бы сгустившийся, растёкшийся цвет — крови. Я видела старые шрамы, но они не успокоили: это было давно — боль и кровь, это было — много и сильно, но было давно, было до меня. Мои руки не дрожали, занятые делом, а теперь — они стали праздными и пустыми и отяжелели, наполнившись запоздалым страхом. Прикрыв глаза, я погрузила ладони в тёплую воду, опустила на дно чаши. На коже осталась память касания, оно вплелось в линии судьбы и сердца, в холм Венеры, память о прикосновении к гибкой стали, обёрнутой горячим бархатом, что таит глубинный отголосок струнного перебора…