Подарок для герцога. Вернуть отправителю! - Елена Княжина
– Неужели? Четвертой или седьмой?
– Двенадцатое место было вакантно…
– Даже не думай! – рыкнула в сторону рогатого.
Меня один раз уже привязали насильно, по божественной воле.
Десять законных жен. И столько же наложниц. Нет, вы только подумайте… Да Габ еще не главный кворг Междумирья!
– Забавная хара. Приятно было поглядеть в твои глаза, Лис-савета, – медленно покивал заблудший.
Он присел, согнулся, опираясь дрожащей рукой о пол. Закашлялся, зажимая кулаком перевязанные ребра.
– Нас отзывают. Кхм-кхм… Прощай, диковинка. Сердце никогда не болит без причины.
Он почесал шею, разжал кулак, бросил что-то на пол рядом с хлебом и начал таять, точно мираж. Минута – и я оказалась в храме одна.
***
Лишившись единственного собеседника, я мгновенно сникла. Присутствие рогатого заставляло меня держаться в тонусе. Выпрямлять спину, напрягать мышцы, готовиться к прыжку.
А теперь я оцепенело застыла перед Верганой. Шмыгнула носом, вцепилась взглядом в ее пустые глаза, выдолбленные в камне.
– Зачем? – рявкнула на нее, с неприязнью поглядывая на веночек из мраморных вергиний. – Зачем связывать браком того, кто вот-вот умрет? Или ты не читала его полотно?!
Я отбросила на пол рукавицы и продемонстрировала статуе ладони. Те были почти одинаковыми – чистыми, бледными. Петелька на правой едва просматривалась.
– Читала, – вдруг ответили откуда-то из каменной груди. Голос шел из сердцевины статуи.
Поехали, Лизавета… Крышечкой поехали. Следующая остановка – психдиспансер.
Разговаривая с каменной богиней я как-то меньше всего ожидала, что она ответит!
– Тогда… зачем? – прошептала я сдавленно.
– Не удержалась. Но сама видишь: Габриэл оказался на смертном одре в тот самый день, когда было предписано. Он отклонился от курса… и вернулся к исходной ветви. Невозможно переменить то, что заплетено нитями судьбы, – чревовещала богиня. – Твоя прогулка по Сатару подошла к концу, Лизавета. Я проведу тебя домой.
Вдобавок к шокирующей информации от статуи отделилась золотистая тень и, оформившись в средних лет златовласую даму в венке, опустилась на пол.
– Д-домой? – опешила я и с подозрением обошла говорящего призрака в золотом. – С чего вдруг такое участие?
От тени веяло теплом, рядом с бесплотной Верганой пахло летом и цветущим лугом. Особенно ярко выделялись сладковатые ноты вергиний.
От женщины шло равномерное свечение – мягкое, комфортное. Оно не слепило глаза и приятно ласкало взор, как уютная рождественская гирлянда. У Миланки, наказанной земной оболочкой, такого не было… Наверное, это и значит «воссиять».
– Ты меня растрогала. Проявила сострадание к раненому, не привела воинов, не стала потворствовать убийству в святом месте, – перечисляло божество. – Даже наедине с врагом твои помыслы остались чисты. Это достойно награды, Лизавета, и я исполню твою волю.
Она взмахнула рукой. Я на весь храм завопила:
– Стой! – и отпрыгнула за статую, не дожидаясь эффекта от сложного магического пасса.
Черт знает этих главных богинь. Может, они умеют возвращать домой щелчком пальцев. Моргну – и окажусь в сверкающей гостиной дома Ворошиловых, который мне запомнился черной громадой, но в сравнении в Грейнхоллом – что муравьишка на листе лопуха.
– Лизавета, у меня мало времени. Представляешь, сколько молитв сейчас воссылают на золотые облака? Ты просилась домой перед сменой сезонов, я помню. Я услышала и явилась на зов…
Снова взмах – и я еле сдержалась, чтобы не повиснуть на полупрозрачной золотой длани в широком расклешенном рукаве.
– Погоди! – простонала, вымаливая себе хоть минуту на объяснения. – Я ведь привязана. К миру и к человеку…
– Габ одной ногой на суде у высших, дорогая. Печать сотрется через час, и Сатар отпустит, – вздохнула венценосная.
– Но он пока жив!
Я проверила петельку. Едва розовая, однако просматривается, если напрячь зрение.
– Главное слово «пока»… Через час ваша связь оборвется. Нить и сейчас так тонка, что я могу ногтем разорвать. Габриэл умер. Умер, Лизавета, это вопрос решенный, так записано в полотне. Зря я на миг поверила Миландоре, что изменения возможны. Я обманулась… Но покорюсь и отступлюсь пред волей Праматери, – она чинно склонила голову, и ее лицо завесило полупрозрачной черной вуалью.
Траурный вид богини перетряхнул во мне все органы. Рассыпал меня на атомы – так, что обратно не соберусь.
Представить не могла, какой крупной окажется эта утрата. Никогда больше не увидеть грайнитовых глаз? И самодовольную кривую ухмылку? Не пересчитать белые шрамы на загорелых плечах, сверяя артикулы? Шепча «мое, мое»?
– Но я еще не вдова!
– Габриэл в пограничном состоянии, в переходе. Ты не вдова, но уже не жена живого… Для этого мира он умер, Лизавета.
– Молчите. Это ужасные речи, – отмахнулась, рассыпаясь сильнее. На мелкие, мелкие ошметки. – Он ведь любимчик ваш…
– И я горюю. Я только что была на Священной Грейнской горе, тэр Томеус возносит молитвы за смерть герцога без боли и мук… Как и богини, он ведает, что записано в полотне. Сатар затаился, равновесие хрупко, переходы открыты. Я могу вернуть тебя сейчас. Ты спустишься с этой горы… и окажешься на своем «утесе».
Она щелкнула золотым пальцем, и вокруг меня завертелся знакомый зверек. Пакостница-россоха, так похожая в ночи на белую кошку Ворошиловых.
– Я проложу для тебя путь, – величаво объявила Вергана. – Побежишь за россохой и выйдешь в Хавране. Так работает тропа.
– Просто бежать? И выйду перед особняком Ворошиловых?
– А как выйдешь, передай Миландоре, что я не сержусь. Шутка была забавная. Как только она проживет земную жизнь, мы забудем наш спор.
Пятнистый горностай, прижимаясь брюшком к холодному полу, выжидательно наматывал круги. Но я не делала шага к дверям. От мысли, что я навсегда покину Сатар, делалось необъяснимо тошно.
– И вы позволите Габу умереть?
– Мне нравятся сильные воины, их путь тернист и прекрасен, но судьба герцога такова. Жизнь Габриэла Грейнского оборвется в ближайший час, – она достала из кармана прозрачную тряпочку, пробежалась глазами и удовлетворенно кивнула: никакой ошибки. – Так предначертано, это давно известно. Очень необычная смерть. Такая бросается в глаза. Сато вплела в его личное полотно оборванную нить… И ее не удлинить, не подвязать к другой, Лизавета.
Значит, все. Последний узелок, к которому все велось. Габ предчувствовал, что грядут перемены, что за мир в Сатаре придется платить…
– В ближайший час? – всхлипнула я, умываясь солеными слезами. Они обжигали щеки и раздражали кожу
