Два дня до солнца - Марина Сергеевна Комарова
Картошка очень горячая, но мне это не мешает. Дождь за окном припускает сильнее. Чех терпеливо ждет, когда я утолю первый голод. Время от времени он делает глоток капучино (понятия имею, с чего его потянуло на эту сладость) и смотрит поверх очков на меня.
В какой-то момент я замираю, понимая, что больше не могу делать вид, будто ничего не происходит. Поэтому сжимаю вилку так, что белеют костяшки пальцев.
― Говори, ― произношу я хрипло, каким-то чужим голосом. ― Просто говори. Рассказывай с самого начала. С момента, как ты ни капли не удивился Ябо, явившемуся со мной, до вчерашнего дня с этим не терпящим возражения словом «Разделим». Я хочу знать всё.
Тишина.
То есть, разумеется, кто-то заходит, что-то покупает, разговаривает по телефону, благодарит продавца в бело-красной форме и уходит, но… тишина всё равно оглушает.
― Хорошо, ― отвечает Чех, и я вздрагиваю. ― Ты узнаешь всё. Имеешь право. Но в Херсоне. Нам осталось полтора часа дороги.
― Мы едем в Херсон? ― вопрос сам слетает с губ.
― Да. Там нас уже ждут.
Ну что ж, с Чехом, как всегда: нихрена непонятно, но очень интересно. И больше я ни слова от него не добьюсь. Есть такая мерзкая привычка: он говорит только то, что считает нужным. То есть, ты даже спросишь ― он пояснит, но яснее не станет. И останешься ты как и был, с носом.
Чех ждет, когда я доем. После этого мы покидаем уютный и теплый зал, выходим на улицу. Машина, слава богу, на месте. Ябо, как ни странно, тоже.
― Слушайте, я уже успел поспать, пока вы по заправке лазили, ― невинно сообщает он.
― Пересядь на заднее, ― бросает Чех.
Я смотрю по сторонам, придерживаю дверцу ― спокойно и тихо. Ябо ныряет туда, куда сказал Чех. Я занимаю место рядом с последним. Неужели он все-таки решил что-то рассказать?
Чех кладет руки на руль и трогается с места. Некоторое время в салоне царит тишина. На удивление, даже Ябо затих и не пытается болтать.
― Рассказывай, ― внезапно произносит Чех, и я каким-то шестым чувством понимаю: обращается он совсем не ко мне.
Я жду, что Ябо сейчас скажет что-то едкое, фыркнет, даже пошлет открытым текстом, но он… молчит. Молчит так искренне, что повисшую тишину можно сжать в ладонях. Я жду-жду-жду его слов, но всё равно в ответ ― тишина.
Чех не отрывает взгляда от серой ленты дороги, смотрит прямо, кажется, его совершенно не волнует, что рядом я и…
― Чокнутый бог вечного фейспалма, ― произносит Ябо, и я вздрагиваю, потому что он прочитал мои мысли.
― Именно так он меня называл, когда держал в сознании образ свихнувшегося существа, у которого никогда не было глаз, но при этом оно видит так много, как только может видеть тот, кто в состоянии уронить лицо в ладонь, спасаясь от бесконечной человеческой глупости.
Я замираю, не в силах сделать вдох, словно боюсь, что даже звук моего дыхания собьет его.
Но Ябо, кажется, это ни капли не мешает.
― Я не знаю ни имени, ни внешности, ни возраста того, кто меня… придумал. Наверное, это самое подходящее слово. Но прекрасно помню, какую сумасшедшую радость, замешанную на злорадстве, свободе и какой-то безграничной власти, испытывал, когда мои очертания вырисовывала его фантазия.
Я не сразу понимаю, что невольно впился пальцами в сидение.
Придумал… Кто мог придумать… такое?
И прекрасно понимаю: кто угодно. Можно ли узнать, что спрятано в чужих мозгах? Здесь человек тебе улыбается, здесь представляет, как отрезал твою голову. Пример, конечно, утрированный, больше подойдет либо для психически нездоровых людей, либо для… преступников, скажем так. Но суть ясна.
― Меня сделали таким, ― голос Ябо звучит непривычно ровно, считай, без единой эмоции. ― Я мыслю не так, как ты или Дима. Не так, как люди, которые нас окружали.
― Откуда ты знаешь, как они мыслят? ― все же срывается с моих губ.
― Я же продукт человеческого сознания, ― хмыкает Ябо. ― Кое-что успел понять.
Я не выдерживаю и поворачиваюсь к нему. На роже Ябо такое выражение, что сразу понятно ― издевается, собака.
― Ты помнишь мысли своего создателя?
Он мотает головой.
― Увы. Я помню ощущение от его мыслей. Мне немного сложно сравнивать, но, наверное, подобное испытываете вы, когда вспоминаете далекое детство. То есть, прекрасно знаете, что оно было, но при этом не знаете, о чем помышляли, будучи младенцем.
― Тем не менее сравнение удачное, ― только и могу пробормотать я.
― Да, ― кивает Ябо. ― Это не мой опыт. Но всё же я это знаю. Откуда ― не в курсе.
Чех поворачивает направо. Степи сменяются деревьями, с которых активно облетает желтая унылая листва. Невольно вспоминаются красно-желто-зеленые Карпаты, которые окружают уютный Ужгород. Там утром была такая сизая дымка, которая, кажется, пешком спускается с гор и тянется к уютным городкам Закарпатья.
― То есть ты такой умный, ― внезапно произносит Чех.
Я кошусь на него. Надо же, тоже совершенно невозмутим. Куда я попал? Может, вчера ночью я пропустил урок от Театральника? Вон как оба товарища шикарно держат морды дубом.
Ябо улыбается, улыбка снова напоминает оскал.
― Умный. А ты как думал?
― Не хами.
На удивление Ябо затыкается.
А мне есть над чем подумать. У него есть определенные знания. Те, которыми наградил его тот, кто… придумал. Есть определенные характеристики. Он мыслит иначе. С человеческой точки зрения его понять невозможно, но вот если принять как персонажа… да хоть той же игры, то это уже многое расставляет по местам.
Все эти попытки причинить боль или нанести увечье. Для Ябо люди ― это… да черт его знает, что для него люди. Он нес смерть, а я в то время был словно в куске льда, не в силах воспринимать происходящее. Как будто в этот момент на меня переходило восприятие мира Ябо. Его восприятие подавляло моё.
Провожу ладонями по лицу. Что-то чем дальше в лес, тем толще партизаны. Отвратительно.
― Не принимай так близко к сердцу, ― вдруг произносит Чех. ― Ты не мог ничего сделать.
― Что ты имеешь в
