Два дня до солнца - Марина Сергеевна Комарова
― Сара Абрамовна, все совершенно изумительны. Вас могут украсть.
― Таки за колечки или за мою бездонную красоту?
Она поворачивается к нему, внушительная грудь колышется под платьем. Декольте…
― Бездонно, ― честно отвечает Чех. Он понимает, что не в состоянии отвести взгляд сразу и сделать вид, что в женщине его интересует исключительно душа, а не всё остальное (ну и душа тоже).
Сара Абрамовна хмыкает:
― Уважаю за честность, Эммануил Борисович. Вы можете.
Чех не считает нужным уточнять, что именно может. Но при этом снимает с крутящейся подставки серьги. Янтарь в них с изъянами, что ни капли не портят украшение, а наоборот придают особый шарм.
― Подарок, ― коротко говорит он. ― В пару.
Сара Абрамовна кивает:
― Спасибо. Девушка, три колечка и вот эти сережки. Мужчина платит.
После чего танцующей походкой покидает магазин. Продавец озадаченно смотрит на происходящее. Видимо, не может понять, какие отношения могут связывать столь колоритную даму и Чеха. Разница в возрасте заметна очень хорошо.
― Это ваша… мама? ― осторожно интересуется девушка, ожидая, пока спишутся деньги с карты Чеха.
― И мама тоже, ― хмыкает он.
После чего следует за Сарой Абрамовной, буквально физически чувствуя, как в зале магазинчика повисли непонимание и изумление.
Мама. Одесса-мама. Кто же, как не она?
Сара Абрамовна ожидает его уже у выхода из «Пассажа». Смотрит на впитывающие солнце янтарные камни, которые, словно живые, сияют какой-то нереальной древней силой.
― Эммик, вы так очаровательны, что я даже не знаю, ― задумчиво произносит она, не глядя на Чеха. ― Мы столько лет были счастливы, но сегодня встретились.
― Сара Абрамовна, смею напомнить, это вы захотели со мной встретиться.
― Да. И я имею вам кое-что сказать…
Сара Абрамовна всегда имеет что сказать, Чех это прекрасно знает. Поэтому просто подхватывает её под локоток и уводит подальше от шумного центра. Снова прогулка ― и вот он уютный сквер за Оперным театром, Чеху особенно нравится его название на французский манер ― Пале-Рояль. Каждый раз, когда произносишь, кажется, что во рту круглый леденец с яблочным вкусом.
Они занимают места в уютном кафе, столик стоит прямо у маленького фонтанчика. Журчание воды сливается с пением птиц. Янтарь в кольцах Сары Абрамовны горит кусочками солнца, оправленными в серебро.
Она открывает меню, задумчиво скользит по нему взглядом.
― Эммануил Борисович, что там Димочка? ― спрашивает, легко переведя тему с обсуждения реконструкции городских зданий.
Чех чуть приспускает очки, смотрит поверх них на свою спутницу.
Димочка… Димка Мороз после знаменательных событий стал Дмитрием ― молчаливым, угрюмым человеком, который не в восторге от живого общения. И его можно понять. Быть Якорем ― притягивать всех и вся, не только людей, но и тех, кто человеческому вообще не относится. Поэтому он живет один, работает и… не пытается это как-то изменить.
― Как был, Сара Абрамовна. Вашими молитвами.
― Эммик, шо вы сразу начинаете? Если я помолюсь, то тех, за кого я это сделаю, потом придется очень долго отпевать. Я и религии ― вещи несовместимые. И не надо на меня так смотреть, здесь не будет алтаря Троим и Сестре. Мне не стыдно.
― Упаси меня небо иметь алтарь при жизни, ― смеется Чех.
― А что же в Киеве?
― А там не я. Там Стольный. А он, знаете ли, не лишен некоторой привязанности к любопытным вещицам. Уж простите старика.
Сара Абрамовна закатывает глаза. Ну да, ну да, не такая уж разница в возрасте у Чеха со старшим братом. Но как же промолчать?
― Не сложилось у них с Зоечкой, не сложилось, ― вдруг качает она головой.
И вот тут Чех, пожалуй, удивляется, ибо слышит в голосе нечто вроде… сочувствия.
― Зоечка слишком… горячая, ― замечает он.
― Солнечная, ― невинно хлопает ресницами Сара Абрамовна. ― Такое солнышко, не так ли?
Перед глазами Чеха возникают сожженное поле, вспыхнувшая заправка, почерневшая кожа на тонких руках, огонь-огонь-огонь и вечный шёпот: «Кара… кур…». Это Солнышко сжигает до дотла.
Он поднимает взгляд на подошедшего официанта, которого легким движением руки подозвала Сара Абрамовна.
― Молодой человек, запишите мидии в сливочно-сырном соусе, вот этого сладкого карасика, это вот салатное недоразумение с авокадо и лепешку.
Чех кашляет в кулак, чтобы сдержать улыбку при виде лица несчастного официанта.
― Стейк из тунца, ― добавляет он.
― Пить… ― Сара Абрамовна изучает винную карту. ― Нам есть что отметить. ― Стук алого ногтя об отшлифованный янтарь. ― Даже три раза. ― Стук, стук, стук. ― Поэтому я хочу белое.
― Сухое? ― учтиво предлагает официант.
― Оставьте себе, ― отмахивается она. ― Несите полусладкое, и не слипнется, и примирит с кислой физиономией собеседника.
Бедняга улетучивается так быстро, что Чех не успевает возмутиться.
― Сара Абрамовна, вы бессовестно неучтивы к старшему по чину, ― мягко укоряет он. ― Где же хоть капля любви?
― Зачем мне любовь, когда есть деньги?
Чех понимает, что крыть нечем. И только усмехается. Всё же Городовые ― прекрасные существа. Они не взывают к чему-то светлому, бескорыстному и необъяснимому. Им всегда есть чем спустить на грешную землю. И это радует, потому ясно, чего можно ожидать от каждого из них.
В ожидании заказа Сара Абрамовна закуривает. Между алыми ногтями белеет белый цилиндрик сигареты, дым сегодня пахнет какими-то цветами. Сменила пристрастия?
― Эммануил Борисович, ― снова она переходит на уважительное обращение. ― Есть проблема, которую надо решать, как бы мне сейчас ни хотелось не видеть вас ещё долго.
Чех тоже меняется в лице. Теперь это холодный, невозмутимый Следящий Южного региона, который сильнее Городовой.
― Какая же?
В её бездонно-светлых глазах что-то ослепительно вспыхивает:
― Каракурты не убили Дымкевича. Он снова появился в Одессе.
Глава 15. Ближе к тому, что нельзя
Тот, о ком не знает Дмитрий Мороз
Наше время
Если прикрыть глаза, то солнце светит так мягко и ласково, что кажется, будто оно разгорается даже под веками. Ветерок временами налетает прохладный, совершенно не весенний, но я ничего не имею против. День отличный. Даже не беря в расчет, что мне надо прямо сейчас покинуть Львов. Внутри все почему-то замерло. Нет сожаления ― только светлая грусть. Пожалуй, надо разобраться с бедламом, ворвавшимся в
