Западня - Ева Гончар
В душе у Эрики царил невероятный сумбур — непонятно было, смеяться ей или плакать. Многоликий-человек самим своим присутствием в её гнёздышке напрочь лишал её равновесия, а стоило ей вспомнить его склонённую темноволосую голову, прикосновения его твёрдых губ и колючих щёк, когда он целовал ей руки, и у бедной девушки сбивалось дыхание, и грудная клетка становилась слишком тесной для её сердца. «Феликс, — прошептала она, как будто пробуя на вкус его имя. — Его зовут Феликс…» И хмыкнула: с горностаем ей было несравнимо проще! Но, как ни странно, она по-прежнему совсем его не боялась. Здравый смысл подсказывал ей, что безобидных людей в клетку и на цепь не сажают, и коль скоро Король распорядился сделать именно так, значит, были у него на то причины. Но доверие Принцессы к отцу — главное, на чём до сих пор держался её маленький мир — уже дало трещину. Трещина стремительно расширялась, и от этого было грустно, больно и страшно.
Когда Многоликий вышел из ванной, Эрика сидела на крутящемся табурете у рояля и пыталась привести в порядок волосы. Ничего не получалось: тяжёлые гладкие пряди убегали из рук, не желая соединяться в косу. Феликс застыл на пороге кабинета — прислонился плечом к косяку, остановился взглядом на Принцессе. Опять смутившись, она оставила бесполезное занятие. Открыла рот, чтобы предложить гостю скудное угощение, но он заговорил первым, волнуясь и с видимым усилием подбирая слова:
— Ваше высочество, колыбельная… Вы пели колыбельную, прежде чем… прежде чем уснули…
— Я… Да, я пела, — растерялась Принцесса. — А вы, выходит, не спали… Я думала о маме, Феликс. Это была мамина колыбельная.
— Моя мать пела мне такую же, — признался Многоликий. — То есть не совсем такую… слова были немножко другие. Но мотив — точь-в-точь… До этой ночи я считал, что она сама её придумала.
— Я тоже эту песенку слышала только от мамы. Какое странное совпадение, — пришла в замешательство Эрика. — А кто она, ваша мама?
Феликс нахмурился:
— Я не знаю, ваше высочество. У меня никого не было, кроме неё… а она никогда не рассказывала, кто она и откуда. Я боялся спрашивать. Чувствовал, что вопросы её расстроят.
— А потом она…
— Да, потом она умерла. И забрала на Небеса свою тайну — если, конечно, тайна у неё была.
— По-моему, была, — вдруг догадалась Принцесса. — О вас рассказывают, что вы росли в бедности…
— В нищете! — пожал плечами Многоликий.
— Но говорите вы совсем не как простолюдин! Мне недавно случилось общаться с портным из Икониума — это было ужасно, Феликс, я едва его понимала. А ваш индрийский, честное слово, не хуже, чем у меня.
Он кивнул:
— Это от матушки, ваше высочество, вы правы. Когда я был маленьким, я думал, она просто очень умная и смогла сама чему-то научиться… а остальные не смогли, завидуют ей и потому на неё наговаривают. Но когда подрос, понял, что соседи не врали: она была другого поля ягода. Явилась однажды в посёлок неизвестно откуда, беременная или с младенцем на руках, и поселилась там — но стать своей, кажется, даже не пыталась…
Тяжело вздохнул, подошёл к роялю и впился глазами в лицо Королевы на фотографии. Эрика, закусив губу, молча ждала, скажет ли он что-нибудь ещё.
— Вы очень похожи на её величество, — проговорил, наконец, Многоликий. — Кажется, будто на этой фотографии не она, а вы… через десять лет. А вот у моей матери с вашей нет ни малейшего сходства. Но всё же скажите: у Королевы были сёстры? Может, вам известно, что кто-то из них умер или исчез?
— Родных сестёр не было, — уверенно ответила Принцесса, своё генеалогическое древо она сумела бы нарисовать с закрытыми глазами. — Во всяком случае, я ничего о них не знаю. Мама была единственным ребёнком в семье.
— Я просто подумал, вдруг наши матери росли вместе? Может, была кузина? Воспитанница? Компаньонка? Какая-нибудь девочка по имени Магритт… Я, правда, понятия не имею, настоящее ли это имя.
— Нет, Феликс, нет, — Эрике очень хотелось ему помочь, ей жутко было даже представить, каково это — жить оторванным своих корней. Но, увы, ничего подходящего вспомнить не удавалось. — То есть кузины, конечно, есть, я с ними со всеми знакома. Но среди них нет и не было Магритт, и о том, чтобы кто-то из моих кузин пропал, я не слышала.
— Нет, значит, нет, — Многоликий снова вздохнул, — значит, просто совпало. Простите, ваше высочество. За вопросы… и за предположение.
— Не стоит извиняться, я понимаю, что… — начала было Принцесса, но тут заметила, какими глазами он смотрит на приготовленные ею тарелки, и спохватилась: — Это для вас, Феликс! Знаю, вам не хватит, но у меня здесь больше ничего нет — и не появится, пока Вальда не принесёт завтрак.
— Ваше высочество, вы сокровище! Вы опять спасли меня от смерти, — с чувством ответил он и сразу же цапнул несколько кусочков сыра. — Надеюсь, к завтраку меня здесь уже не будет. Когда обычно приходит эта ваша Вальда?
— В половине седьмого, у вас ещё есть время. Берите всё и сядьте, пожалуйста, куда-нибудь, поберегите ногу.
Феликс устроился в кресле у печки и принялся за еду, Эрика повернулась к нему спиной — то ли для того, чтобы не стеснять его своим взглядом, то ли ради собственного спокойствия. Сидеть и смотреть, как он ест — в этом была какая-то недопустимая близость. Встала с табурета, передвинула мамину фотографию, сдула с крышки рояля невидимые пылинки. Собрала книги, лежавшие в беспорядке на бюро, и поставила их на книжную полку. Проверила, есть ли чернила в чернильнице…
— У вас тут всё совсем иначе, чем я думал, ваше высочество, — раздался вдруг повеселевший голос Многоликого.
Эрика обернулась и увидела, что мужчина с мягкой усмешкой наблюдает за её действиями. Тарелка из-под сыра уже опустела, конфет стало вдвое меньше.
— Иначе? — удивлённо переспросила она. — А
