Лес - Челси Бобульски
Это, конечно, преувеличение, но именно поэтому мы не связываемся с прошлым.
Но Брайтоншир не обращает на меня никакого внимания. Его руки блуждают по моему книжному шкафу, заполненному всем: от старых книжек с картинками до обязательного школьного чтения и любимого папиного Джона Гришэма.
— Эти обложки замечательные, — говорит он, вытаскивая одну книгу за другой.
«Убить Пересмешника». «Повелитель мух». «Фирма».
— И это.
Он вытаскивает мои книжки с картинками «Беренстайнские медведи».
— Соседским детям это бы понравилось.
Он читает первую страницу, затем держит книгу перед собой, качая головой.
— Хотя письменность ужасно неформальная.
Я хватаю книги и засовываю их туда, где им самое место.
— Слушай, я понимаю, что этот мир для тебя новый и всё такое, но, пожалуйста, постарайся вести себя прилично. По крайней мере, пока не закончится ужин.
— И это, — говорит он, явно не слушая.
Он берёт фотографию в рамке, на которой я, мама, папа и дядя Джо, когда мне было шесть лет, и мы катались на санках на Рождество. Его большой палец ласкает край фотографии. Он ставит её и берет другую — я и Мередит, экскурсия седьмого класса в Здание правительства.
— Какой художник мог бы нарисовать это?
— Это не картины, — говорю я, на этот раз мягче.
Он не хотел раздражать. Я бы, вероятно, поступила точно так же, если бы пронеслась через порог будущего и оказалась в окружении летающих машин.
— Это фотографии.
Он смотрит на меня со смесью замешательства и удивления в глазах.
— Фотографии?
— Слушай, я объясню всё в этой комнате позже, если хочешь, но прямо сейчас я должна вернуться к маме, прежде чем она что-то заподозрит, и единственный способ, которым я могу это сделать, это если ты поклянёшься, что больше не будешь шуметь.
Опасно ему что-то обещать, но сейчас опасные времена, и мне нужно спуститься вниз, пока мама ничего не заподозрила.
Он вздыхает и ставит рамку с фотографией обратно на книжный шкаф.
— Я не буду вам мешать. Я клянусь.
— Хорошо. И не читай больше никаких книг по истории. Или научные книги. Или, знаешь что? Просто придерживайся «Беренстайнских медведей» и книг с надписью «классика» на переплёте. Я попробую стащить тебе немного хлеба или чего-нибудь в этом роде. Я не смогу предложить тебе ничего другого, пока берег не проясниться.
Он выглядит смущенным.
— Поблизости есть побережье?
— Нет, — вздыхаю я. — Это просто выражение.
Он качает головой.
— Неужели все в вашем времени говорят таким образом?
— Боюсь, что так.
— Похоже, мне ещё многому предстоит научиться.
Вот о чем я беспокоюсь. Если он собирается остаться здесь, пока не узнает, что случилось с его родителями и, соответственно, с моим отцом, он неизбежно узнает кое-что о нашем времени. Я точно не могу поместить свой компьютер, или будильник, или что-нибудь ещё в кладовку без того, чтобы мама не разнюхала или не подвергать себя серьезной академической опасности. Но чем дольше он остается здесь, чем больше он узнает, тем больше я рискую разорвать саму ткань времени.
Брайтоншир берет ленту, подаренную мне за второе место по проекту в научной ярмарке в шестом классе, проект был о потенциале добычи полезных ископаемых на астероидах, раскрывая за этим нечто красочное. Кубик Рубика. Я хватаю кубик, провожу рукавом по пыли и меняю его на ленту.
— Вот, — говорю я. — Поиграй с этим. Ты поворачиваешь его вот так, видишь? И ты должен сделать так, чтобы каждая сторона куба была одного цвета. Например, эта сторона должна быть полностью синей, а эта сторона должна быть полностью зелёной, и так далее. Моя подруга Мередит однажды победила, но я думаю, что она жульничала.
Он пристально смотрит на него.
— Продолжай, — говорю я, пятясь к двери.
Мама скоро пришлет поисковую группу.
Он крутит его один раз, и его глаза загораются.
— Вот так. Я скоро вернусь, хорошо?
Но он не слушает, и внезапно моя комната наполняется звуком старого кубика Рубика, скрипящего при каждом повороте, и ветром, хлещущим ветвями деревьев по моему окну.
* * *
После ужина я помогаю маме отнести посуду в раковину и жду, пока она возится с посудомоечной машиной — тарелки стучат друг о друга, а в раковине течёт вода. Я украдкой отрываю кусок французского хлеба и прячу его за спину, спрашиваю, нужно ли ей ещё что-нибудь, чтобы я сделала.
— Я справлюсь, милая, — говорит она. — Тебе следует поработать над своей презентацией.
— Ладно. Спокойной ночи, мам, — я отворачиваюсь от неё, прижимая хлеб к груди, чтобы она его не увидела.
— Винтер?
Я замираю.
— Да?
— Не работай слишком усердно. Ты выглядишь немного…
Я оглядываюсь на неё.
— Немного?
Она вздыхает.
— Измотанной.
— Я в порядке.
— Ну, как скажешь. Но просто… просто не пытайся что-то скрывать от меня. Хорошо?
Пот выступает в складках на моих ладонях.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, если для тебя всё становится слишком сложным, я могу помочь. Тебе просто нужно довериться мне.
Она не говорит этого, но это написано в подрагивании её нижней губы, в блеске её глаз. Как твой отец должен был доверять мне.
Я делаю паузу, задаваясь вопросом, могу ли я сказать ей. Быть может, она знала, что делать. Но нет. Папа всегда ясно давал понять, что это была наша битва, битва, которую никто другой — даже мама — не мог понять. И если действительно существует заговор с целью свержения совета, факт того, что я впустила Брайтоншира в мой мир, может быть даже более опасным, чем я изначально предполагала. Я не хочу подвергать её безопасность риску.
— Спасибо, мам. Я буду. Но прямо сейчас я в порядке.
Она пристально смотрит на меня, и я не знаю, убедила ли я её, но она позволила этому случиться.
— Тогда ладно. Спокойной ночи.
Когда я возвращаюсь в свою комнату, Брайтоншир крутится на моём
