Лес - Челси Бобульски
Странно сидеть здесь и разговаривать о лесе с кем-то, кто не является Пэришем или дядей Джо. Как в тумане, как будто я знаю, что нахожусь во сне, и я просто жду, когда проснусь. Но это тоже в некотором роде приятно. Впервые почти за два года мне не нужно притворяться, что то, что я делаю, не опасно, чтобы защитить мою маму, и мне не нужно выполнять приказы дяди Джо. Я могу просто быть собой. У меня даже с Мередит этого больше нет.
— А теперь, мадам, пришло время вам назвать мне своё имя.
Генри наклоняет голову вперёд, изучая меня. Его волосы падают на глаза, и он откидывает их назад, густые золотые пряди поглощают его пальцы.
— Или, может быть, вы хотите, чтобы я догадался?
Это может быть весело.
— Дерзай.
Он улыбается.
— Мэри.
— Нет.
— Сюзанна?
Я качаю головой.
— Доркас.
— Это вообще настоящее имя?
— Оно так же реально, как Винтер.
Я ахаю.
— Ты мошенничал. Ты слышал, как мама произнесла моё имя.
Его глаза вспыхивают.
— Осторожнее, мадам. В моё время назвать человека мошенником, значит поставить под сомнение честь самого человека.
— Без обид, — говорю я, поднимая руки вверх, мои пальцы просовываются сквозь дыры в афганке. — Это была шутка. Я знаю, что на самом деле ты не мошенничал. Ты просто… утаил информацию, — я ничего не могу с собой поделать. — Чтобы повести себя как капризный ребёнок.
— Прошу прощения?
— Это называется сарказм, Брайтоншир, — говорю я. — Когда-нибудь слышал об этом?
— Генри.
— Хмм?
Его улыбка кривая, как и вешалки, всё ещё болтающиеся в моём шкафу.
— Зови меня Генри.
— Хорошо, — говорю я, вытаскивая пальцы из афганки и садясь. — Генри.
— В моё время использовать сарказм — значит проявлять неуважение к компании, в которой ты находишься.
— Не здесь. Ну, думаю, иногда это происходит и здесь, но большинство людей используют сарказм в шутливой форме или для поднятия настроения.
Он сидится во вращающемся кресле, его поза строго прямая.
— Например?
— Ну, я могла бы сказать своей лучшей подруге, что ненавижу её, и она поймёт, что это означает, что я действительно люблю её и не знаю, что бы я без неё делала. Или моя мама может спросить меня, как дела в школе, и я могу сказать «отлично», а на самом деле иметь в виду «ужасно», и она поймёт это по моему тону и обнимет меня или спросит, что случилось. Разве люди в ваше время не делают этого?
— Я полагаю, что да, иногда. Хотя, должен сказать, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл меня… как это было слово?
— Капризный ребёнок.
— Ах да, как ребёнок.
— Что ж, привыкай к этому, Брайтонш… Генри. Это единственный способ выжить здесь.
Не то чтобы ему нужно было долго выживать. И вообще, зачем я ему это рассказываю? Он просто собирается просмотреть семейные архивы, выяснить всё, что ему нужно знать, а затем он вернется в своё время, прежде чем поймёт, что его ударило.
Максимум один или два дня.
Прямо перед сном я показываю ему, где находится ванная, и объясняю, как работает туалет, что, поверьте мне, я никогда не хотела бы делать снова. Я протягиваю ему свои самые мешковатые спортивные штаны и футболку штата Огайо, которая мне немного велика, но, вероятно, подойдет ему как вторая кожа. Пока Генри переодевается, я спускаюсь в гараж и достаю свой старый спальный мешок из хранилища, стараясь не производить слишком много шума — мама в последнее время плохо спит, и её легко разбудить. Спальный мешок пыльный и пахнет спреем от насекомых, смешанным с нафталином, но это сработает. Я уже всё приготовила, вытирая пыль влажной тряпкой, когда Генри на цыпочках возвращается в мою комнату, застегивая молнию на брюках.
Узкий, свободный. Узкий, свободный.
— Чудесно, — говорит он приглушенным шепотом.
— Эм, да. Я полагаю.
Он опускает шнурок и начинает осматривать свою рубашку, которая до смешного обтягивает и демонстрирует всё. Единый. Хребет. Из. Мышц.
Мои щеки пылают, и вместо этого я смотрю в пространство над его плечом.
— Я очень скучаю по длинным рукавам, — говорит он. — Скажи мне, разве ты не умираешь в такой лёгкой ткани?
— Ну, у нас есть такая маленькая штука, называемая печью, на зиму, которая согревает дом, — говорю я, — но в это время года она тебе на самом деле не нужна. Если ночью становится холодно, ты просто набрасываешь ещё одно одеяло, а если днём становится холодно, ты надеваешь свитер. У свитера рукава длиннее, — добавляю я, видя замешательство в его глазах.
— Очаровательно.
Если бы это сказал кто-нибудь другой, я бы подумала, что это сарказм. Но в его голосе слышится удивление, и я знаю, что он действительно очарован.
Я указываю на спальный мешок.
— Я устроила кровать на полу. Я могу взять это, если ты хочешь настоящую кровать, так как ты гость и всё такое.
Что я могу сказать? Моя мать правильно воспитала меня.
Он склоняет голову.
— Я не могу пойти на это. Я посплю на полу.
Я собираюсь сказать, одевайся и забирайся в постель, но, когда я отворачиваюсь, я кое-что понимаю.
Я поворачиваюсь назад.
— Это потому, что я девушка?
— Конечно.
Ладно, просто чтобы внести ясность.
— А ты парень?
Он ухмыляется.
— Я уверен в этом.
— Хорошо, так вот в чём дело. В моё время женщины равны мужчинам, а это значит, что я могу спать на полу так же, как и ты. Я бы, наверное, также сделала это лучше, — говорю я, поддразнивая его.
— Как, скажи на милость, ты бы «сделала это лучше»?
— Я бы… поспала подольше. И глубже.
— А.
— Вот что я тебе скажу, — говорю я, хватая свой рюкзак из угла комнаты и роясь в переднем кармане в поисках оставшихся денег из торгового автомата. Я вытаскиваю четвертак. — Сыграем. Победитель получает кровать. Орёл или решка?
Он скрещивает руки на груди.
— Орёл.
Я подбрасываю монету в воздух. Она закручивается спиралью кувыркаясь, приземляется мне на ладонь и…
— Орёл.
Так я внесла свою лепту в защиту женщин, сделав всё справедливым и равным.
— Кровать в твоём распоряжении.
Я начинаю двигаться к спальному мешку, но чувствую давление на тыльную сторону коленей, и мои ноги вылетают из-под меня. Моя голова откидывается назад, и моя шея прижимается
