Лес - Челси Бобульски
— Расскажи мне об этом, — бормочу я, оглядываясь назад в свою комнату, где стоит парень из восемнадцатого века, прикасается к лампочке в моём вентиляторе и следом отдёргивает руку.
Я делаю глубокий вдох и на цыпочках возвращаюсь, тихо закрывая за собой дверь.
— Послушай, — шепчу я, — мне нужно спуститься, пока она ничего не заподозрила. Что они нашли?
Он бросает взгляд на дверь.
— Разве ты не должна спуститься вниз, прежде чем твоя мать придёт искать тебя?
Я отмахиваюсь от его комментария.
— Скажи мне быстро.
Он вздыхает.
— Они подслушали разговор, который не должны были слышать. Они не могли точно сказать, кто говорил, так как не могли видеть лиц, но стало ясно, что назревает заговор с целью свержения совета.
Я хмурюсь.
— Свергнуть их? Что ты имеешь в виду, говоря «свергнуть их»?
Совет всегда был и всегда будет. Кто мог захотеть его свергнуть и почему? С какой целью?
— Я не знаю подробностей — мои родители были очень осторожны, чтобы скрыть это от меня. Я узнал об этом только потому, что подслушал их разговор, когда они обсуждали этот вопрос в библиотеке.
— Хорошо, но какое это имеет отношение к моему отцу?
Он понижает голос, так что мне приходится наклониться ближе, чтобы расслышать его.
— После того, как мои родители исчезли, я нашел имя на столе в их кабинете. Одно имя. Один ключ к разгадке того, что могло с ними случиться, — он делает паузу. — Джек Пэриш.
Моё сердце болезненно сжимается. Всё это время я надеялась на это — повод думать, что папа не просто сошёл с пути, что происходит что-то ещё, что-то большее. Я всё ещё не знаю, могу ли я доверять Брайтонширу, но если есть хотя бы малейший шанс, что папа связан со всем этим, тогда есть только один вопрос, который имеет значение.
— Что тебе нужно, чтобы я сделала?
Он чешет затылок.
— Я не совсем уверен, с чего начать, но я считаю, что дневники Пэриша — хорошее место для начала, — говорит он. — Твой дедушка и твой…
На кухне пищит микроволновка, и я делаю шаг к двери.
— Они все в кабинете. Придётся подождать до завтра, когда мама будет на работе. Это… это нормально? Я не знаю… — я не могу заставить себя сказать «я не знаю, сколько времени осталось у твоих родителей».
Он склоняет голову.
— Я уже говорил тебе раньше. Я сделаю всё, что от меня потребуешь.
— Хорошо. Тогда мне нужно, чтобы ты оставался здесь и не шумел, хорошо? Я вернусь, как только смогу.
— Как пожелаешь.
— Спасибо, — я поворачиваю ручку и выхожу в коридор, затем оглядываюсь через плечо. — Я серьёзно. Сиди тихо, как церковная мышь.
Он ухмыляется, и от этого на его левой щеке появляется маленькая ямочка. Это первый раз, когда я вижу, как он улыбается, и у меня снова возникает это ощущение статической искры. Я закрываю дверь и спешу вниз, клянясь, что никогда больше не надену носки.
ГЛАВА XV
Мама разогревает остатки еды и ставит на стол.
— Извини, — говорю я, плюхаясь на стул. — Завтра у меня большая презентация по английской литературе. Я просто просматривала свои записи.
— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спрашивает мама. — Я понимаю, что не была большим любителем английского языка, но помню несколько вещей. Что там такое?
— «Грозовой перевал».
Мама морщит лицо.
— Нет, извини. Ничем не могу тебе помочь.
— Я так и думала.
Она смеется, накалывая вилкой кусочек курицы.
— Ты всё равно можешь прочитать мне свою речь, если хочешь. Я отличный слушатель.
— Может быть, — говорю я. — Если я сделаю это в разумное время, но это может занять всю ночь.
— Ну, не засиживайся допоздна.
Я прижимаю руку к груди, изображая притворное негодование.
— Я? Да никогда.
— Винтер, я серьёзно.
Я опускаю руку.
— Я знаю, мам.
— Тебе нужна твоя сила, когда ты выходишь туда…
— Мама. Я знаю.
Она потягивает вино, наблюдая за мной поверх края своего бокала.
— Итак, как прошёл твой день?
— Хорошо.
Грохот. Что-то падает на пол над нами.
Мама встает со стула.
— Что за…
Я вскакиваю, салфетка слетает с моих колен и приземляется на масленку.
— Упс. Я, э-э, думаю, что оставила окно открытым. Вероятно, ветер что-то опрокинул, — я хихикаю, явный признак того, что я лгу. Дерьмо. — Я просто пойду и закрою его.
Мама замирает в полусидячем, полустоячем положении.
— Помощь нужна?
— Нет, нет, нет. Ты ешь. Я всего на секунду.
Я чувствую на себе её взгляд, когда делаю всё возможное, чтобы спокойно выйти из столовой. Если бы не скрипучие старые половицы, я бы побежала, как только скрылась из виду, но я не могу позволить маме узнать, что что-то случилось. У неё есть то паучье чутье, которое есть у всех мам, когда их дети что-то замышляют, и, несмотря на все уроки, которые мне давал папа, он так и не научил меня столь же ловко врать, как это делал он.
Я поднимаюсь по лестнице и открываю дверь в свою комнату. Брайтоншир стоит на моём выцветшем желтом коврике, учебник у его ног. Он поднимает его за корешок. Страницы складываются гармошкой, высвобождая сложенные поп-викторины, которые были засунуты в щели. Бумаги падают вниз, как снежинки, скребя пол.
— Что ты делаешь? — шиплю я, выхватывая у него учебник и кладя его обратно на стол. — Какую часть «не шуметь» ты не понял?
В остальной части комнаты такой же беспорядок. Повсюду раскрытые книги, ещё больше заметок, сваленных в кучу на столе и полу. Дверцы шкафа открыты, половина моей одежды ненадежно свисает с вешалок, в то время как остальная лежит кучей под ними.
— Ты рылся в моей одежде?
— Я не хотел их нарушать. Мне было просто любопытно. Это гардероб со странным дизайном.
— Это называется шкаф.
— О.
— Винтер? — мама зовёт с подножия лестницы. — Всё в порядке?
Я выскальзываю в коридор.
— Да, просто ветер, как я и думала. Он опрокинул мои заметки. Я просто уберу это и сразу спущусь, хорошо?
— Ну, поторопись, — говорит она. — Твой ужин стынет.
Я проскальзываю обратно в свою комнату и бросаю взгляд на учебник, который читал Брайтоншир. Американская история, открытая на главе о годах, предшествовавших Второй мировой войне. Гитлер стоит за трибуной на черно-белой глянцевой фотографии на одной странице, в то время как фотография детей, играющих с немецкими марками, занимает другую.
— Тебе не следует смотреть на это.
Кто знает, как много истории он мог бы изменить, если бы вернулся в своё время
