Отвергнутая жена - Мартиша Риш
- Смотрю, ты решил осесть здесь? Нормальные люди сначала дом строят, землю в вечное пользование выкупают, а ты?
- На что денег хватило, то и купил. Погоди, до своего дома дело еще дойдет, - белые струи молока пенились в глиняной крынке.
- Неужто, и невесту себе присмотрел?
- Присмотрел! - отрезал Герберт, лишь бы конюх ничего не заподозрил. Пусть думает, что страж взаправду решил осесть в этом городе.
- И кого?
- Вышивальщицу Аннушку!
Конюх мигом помрачнел, будто опустошил весь запас своих глупых шуток.
- Неужто ты не знаешь, беда с ней.
- Что случилось? - Герберт поднялся на ноги и стал прикидывать, как бы получше прикрутить козу в лошадином стойле, чтоб и не отвязалась за ночь, но и не удушилась веревкой. Уж больно шустрая оказалась коза, у них на родине совсем не такие. Конюха он почти не слушал.
- Бык твою Аннушку затоптал. Лежит сейчас в доме при смерти. Мать еще на что-то надеется, а я думаю, успели б отца Паула позвать. Исповедовать надо.
- В загон что ли к быку полезла? - Герберт совсем упустил из виду, что спрашивает о своей "невесте". Сейчас его больше волновало молоко, как бы не опрокинуть крынку, да и от пыли процедить было б не лишним. Сумеют это сделать служанки? Где еще найти такую ткань, чтоб молоко через нее проскочило, а былинки и цветочки из сена остались на ней как на решете. У матери рогожка была, здесь такой ткани, наверное, не сыщешь.
- Герберт, я ведь не шучу. Твою любимую и вправду бык затоптал. Он с цепи сорвался, загон перемахнул и как давай безобразничать! Только Аннушке и досталось, потом отец ее пришел - смог усмирить. Ты бы сходил простится к ней, что ли.
- Схожу. Не знал я, видишь, как оно вышло.
Конечно, к дому Анны парень не сунулся – людское горе не терпит любопытства, да и молоко хотел отнести служанкам поскорей. Жаль, конечно, девицу. Красавица, скромная вся, а косы точно золотые. Только и успела, что заневеститься – пятнадцатый год пошел. Отец женихов выбирать начал, а она все отнекивалась, боялась выходить замуж. Среди девиц многие боятся, наверное, и не зря. Сколько гибнет их в родах. Здесь бывает и благородные в монастыри уходят, чтоб замуж не выдали. Но на эту девицу весь город любовался, в монастырь ей бы никто не дал убежать.
Двери корчмы по летнему времени были настежь распахнуты. Несколько стеклянных бутылок с отбитыми горлышками украшало перила, с дверной притолоки свисал пучок горькой пижмы, мелом был намалеван крест прямо над головой входящего, чтоб уж точно ни ведьма, ни нечисть не пробрались в таверну.
- Здравы будем! - громко объявил свое появление Герберт. Но его будто и не заметили. Народ обсуждал, как прошел суд над колдуньей.
- Барон-то наш чуть в ноги жене не кинулся. Говорит, освободите! Мол, ошибся я. Хотел проучить как следует! И что с того вышло? - кричал мельник. Ему вторил другой голос.
- Оморочила она всех вас! Только градоначальник устоял в крепости своей веры! Его одного не удалось одурачить!
- Отец Паул молодец, святую инквизицию пригласить хочет. Сколько ж с барона сдерут золота за это. Могли бы и сами сжечь. Деревьев в лесу много, а уж хвороста!
- Барон и сам колдун. Где это видано, чтоб в здравом уме подобрать себе в жены девицу посреди леса? - Грохнула по столу кружка старосты. Разом все смолкли.
- Тогда зачем он жену свою объявил колдуньей? - спросил кто-то еще.
- Может, хотел от себя подозрение перевести. Пожалел потом, да теперь уже поздно.
- Вся надежда теперь на отца Паула и градоначальника нашего. Вот уж кого, а его не удалось заморочить. Как есть говорил, сразу понял, кто перед ним!
- И нам растолковал, что не просто так ведьма на нашу мельницу приходила. Верно я говорю?
- Должно быть, барон ее посылал травы молоть, - встрепенулся мельник, - Она так всегда и говорила, что мол мужу угодить хочу. То чечевицы попросит смолоть, то корень рогоза. Какая с них мука – так, баловство одно.
- А ты и рад был жернова опоганить! Не зря говорят, мельники завсегда водятся с бесами!
- Ну уж ты загнул! Еще обвини меня в родстве с чертом. Что спросят молоть, то в жернова и кладу.
Герберт расплатился, завернул коврижки в платок, наполнил флягу взваром из ягод. Подумал немного, да взял два куска жареного окорока. В дорогу всяко потребуются силы и ей, и ему. Парень улыбался, сыпал шутками, а в душе у него закипала ярость. Выходило, что врагов у него двое. Если святого отца Люция просила не убивать, то о градоначальнике она не сказала ни слова. Ухитрился тот все вывернуть наизнанку, каждое ее слово и не только слово. Подумаешь, Люция носила на мельницу зерно? А для чего еще нужна мельница? Только чтоб молоть муку. Обидно то, что красавица так стремилась угодить мужу. Ревность подлила маслица в костёр из ярости и злобы.
Другой был мужем Люции, его она любила! Может, и все еще любит? Но парень слишком хорошо помнил объятия этой женщины, почти невесомое прикосновение ее пальцев к своему телу. Нет, такая, как баронесса, лгать не будет. Обняла, выходит, благодарна ему, может, любит, ну хоть немного. И власти барона над сердцем Люции нет больше, говорят, что его на суде она и вовсе прокляла. Герберту правда ничего не сказала о своих чувствах, ну так и не могла. Какая приличная замужняя женщина посмеет болтать о таком?
Красивая, хозяйственная, рожать может, титул имеет, воспитанная, в травах толк знает. Ему бы домой привезти Люцию женой, матери бы показать. Уж та бы обрадовалась, обошла бы всех своих кумушек и соседок. Еще бы, сын уехал на заработки и вернулся с таким прибытком. И Зенона он бы объявил своим сыном без колебаний. Крепкий малыш, ладный – ничего, что не родной. Не говорить ему об этом, так и не узнает никогда. Быстро ж Розен забыл заботу своей жены, глядишь, и ее саму быстро забудет. Бросился спасать, да теперь уже поздно! Барон сам признал, что виноват, что ошибся, что облыжно обвинил женщину. Радует то, что Люция не приняла его покаяние. Гордая, обиделась сильно.
Парень хмыкнул, представив, как взъерепенится барон, когда окажется, что страж увел у него из-под носа
