Аромагия. Книга 2 - Анна Орлова
– Конечно, голубушка, – кивнул инспектор, потом вдруг взял меня за руку и заглянул мне в глаза. – Голубушка, я на вашей стороне! Но что я могу сделать?
– Ничего, – согласилась я, пожимая в ответ его теплые пальцы.
– И все же, что там за история с духами? – припомнил инспектор. – Мне просто страсть как интересно!
Подозреваю, он просто пытался довольно неловко перевести разговор на более безопасную тему, однако в тот момент я была ему за это благодарна.
– Давайте расскажу по дороге! – предложила я.
– По дороге куда? – поинтересовался инспектор, с готовностью вставая.
– Увидите! – усмехнулась я.
Выйдя из «Уртехюса», я ненадолго остановилась, жадно глотая морозный воздух. Боль и гнев переполняли меня, грозя вскипеть и выплеснуться, словно молоко на плиту. Сейчас мне впору самой себе прописать длительное лечение на водах или, скажем, на морском побережье. Вспомнилось море – голубое, опалесцирующее под светом луны, теплое и ласковое. Море в Хельхейме сурово, под стать здешней земле. А летом в Мидгарде оно мурлычет и ластится к ногам, как ласковая кошка… Боги, милосердные мои боги, неужели я никогда больше его не увижу?! Боль полоснула по сердцу, не давая вздохнуть. Ингольв никогда не отпустит ни меня, ни Валериана. Так что я прикована к этим суровым местам ржавыми кандалами долга. И совсем как этот остров, живу на хрупкой грани между ледником и вулканом…
Это сравнение заставило меня нервно рассмеяться. Я обхватила себя руками за плечи, пытаясь унять рвущийся наружу смех, а инспектор, смерив меня обеспокоенным взглядом, поинтересовался:
– С вами все в порядке, голубушка?
– Вполне, – покривила душой я, с его любезной помощью (несмотря на преклонные лета, он все еще оставался крепким мужчиной) усаживаясь в кеб. И поспешила сменить тему: – Инспектор, меня беспокоит, что в Ингойе появилось множество лекарств, которые не проходили через мои руки. В Хельхейме очень бедная флора, а значит, почти все компоненты для зелий привозные. И все поставки трав проходят через мои руки или через аптекаря Фроста. Так откуда же?..
Я не договорила, внезапно осознав, что слишком много нитей в этой истории ведет ко мне.
Инспектор не отрывал от меня внимательного взгляда.
Принюхаться (в буквальном смысле) к его отношению мне не удавалось – в кебе царил резкий запах хлора. Должно быть, кто-то из недавних пассажиров загадил кабину настолько, что вознице пришлось основательно ее отмывать. Въевшиеся в обивку запахи пыли, пота и табака просто сногсшибательно сочетались с хлором и дешевым заменителем лимона.
У меня вдруг закружилась голова, и я сжала пальцами виски. Меня, единственного аромага в Ингойе, теперь так просто обвинить в злоупотреблении. Скажем, в том же изготовлении приворотного зелья. Разумеется, это не мансег[2], за применение которого по закону положено пожизненное изгнание. Впрочем, от изгнания я бы как раз не отказалась…
Прямых доказательств, конечно, не найдется. А вот с косвенными указаниями все обстоит намного проще. «Кто, если не ты?» – Вопрос сакраментальный и, увы, пока безответный. И эта интриганка Сигнё – приходила ли она ко мне по собственному почину или же это был ход в чьей-то интриге?
– Но кому я могла помешать?! – вырвалось у меня.
– Ну… – Инспектор потер переносицу и выразительно посмотрел на меня.
Я невесело хмыкнула. Если вдуматься, он был совершенно прав: многим хотелось бы убрать меня с дороги. Муж, свекор, Ингрид, даже доктор Ильин… и список можно продолжить.
– Одно можно сказать почти наверняка: тот, кто так старается бросить на меня тень, и есть убийца мэра, – сказала я, и только когда слова облачком пара сорвались с губ, поняла, что проговорилась. – Иначе выходит слишком много совпадений.
– Расскажите мне все, голубушка, – мягко попросил инспектор, взяв в свои ладони мою озябшую руку.
Что мне оставалось делать?..
Он выслушал, не перебивая ни взглядом, ни словом. И заговорил, негромко и веско, только когда я умолкла:
– Значит, господин Исмир соврал мне, чтоб вас выгородить, голубушка?
– Выходит, именно так! – Я прямо встретила его лукавый взгляд.
– Хм… – Инспектор Сольбранд первым отвел глаза и задумчиво потер переносицу, потом снова взглянул на меня, и на этот раз глаза его были серьезны, и запах – горько-соленый аромат розмарина. – Голубушка, вы простите старика, но раз так… Он сможет защитить вас и в остальном, понимаете?
– Понимаю, – медленно кивнула я. Мудрые глаза его были печальны.
Надо думать, попросить защиты у Исмира действительно стало бы наилучшим выходом из той весьма затруднительной ситуации, в которой я оказалась. Жаль только, что отношения между нами совсем не такие, какими представлялись инспектору.
Впрочем…
– Спасибо! – порывисто сказала я и, движимая внезапным порывом, обеими руками сжала крупную ладонь инспектора Сольбранда.
– Да за что же, голубушка? – улыбнулся он.
– Вы мой единственный настоящий друг здесь, – призналась я. – Как бы все ни сложилось в дальнейшем, я хочу, чтобы вы это знали.
– Это вам только так кажется, голубушка, – покачал головой инспектор. – У вас много друзей, просто вы… – Он помолчал, видимо, раздумывая, но все же закончил: – Вы просто мало что вокруг замечаете.
Видимо, лицо мое стало странным, потому что он тут же поспешно извинился:
– Простите, голубушка, если что не так! Я не умею ловко говорить, но обидеть вас не хотел.
Губы мои дрогнули в горькой улыбке.
– Я не обиделась, – глубоко вздохнув, вымолвила я. – Глупо обижаться на правду.
После смерти Фиалки я действительно заперлась в своем крошечном мирке, не желая замечать ничего, что выходило за его пределы. Зато боль, которую я переживала теперь, казалась всего лишь легким отголоском той безудержной, звериной тоски, которая сжигала меня тогда. Не так давно я сказала Петтеру, что сердце мое умерло на могиле дочери. А то, что теперь саднит в груди, – это только фантомная боль, какие бывают после ампутации конечностей.
Но без сердца – не мышцы, разумеется, а эфемерного средоточия чувств – вполне можно прожить.
В памяти всплыло лицо сына: рыжие, как у меня, вихры топорщились вокруг высокого лба. Он так походил на меня, только глаза отцовские, чуть навыкате, бледно-голубые, опушенные неожиданно темными ресницами… Мне было ради чего жить, и понимание этого позволило унять боль, привычно спрятать ее подальше – запереть в шкатулку чувств и мыслей, тщательно скрываемых от окружающих. Позже мне будет очень плохо, но это будет потом. А сейчас вспомнить бабушкины наставления о том, что женщина должна быть похожа на цветок: нежный, свежий и хрупкий. Пусть на губах играет полуулыбка, осанка будет идеальной, а плавные жесты
