Как стать папой за пять минут - Вероника Лесневская
Ради Киры я готов пойти против влиятельного прокурора и сцепиться со всей династией Адовых. Я точно помешался на Пампушке. Не понимаю, как и когда это произошло, но оно неизлечимо. Может, Костя отчасти прав?
– Стоп! Бросишь трубку сейчас – уволю! – гаркает он внезапно, а я и бровью не веду. Привык. – Опять! Во второй раз уволю. Третьего не будет… – напоминает о нашем прошлом конфликте.
– Ты издеваешься? Костя, я правда волнуюсь за этих девочек, – пытаюсь достучаться до него, покосившись на дверь палаты. Мельком улавливаю хмурый взгляд доктора, шагающего по коридору. По мою душу пришел? Укоризненно покачав головой, он молча заходит к Кире, а я вытягиваю шею до судороги, чтобы проследить, что он намерен делать с моими матрешками. – Им больше не к кому обратиться. Родных в городе нет, Адов предал…
– По статистике, до 70% женщин прощают измену. Большинство продолжают жить с мужем, – монотонно вещает друг, как радио транслятор. – Шансы сохранить брак возрастают, если в семье есть ребенок.
– Не время для лекций, Воскресенский, – нервный рык рвется из горла, но я подавляю эмоции, лишь бы не привлекать внимание вредного, чересчур принципиального врача. Их бы с Костей познакомить – нашли бы общий язык. Оба зануды. – К чему все это?
– К тому, что ты нашел себе очередную девочку в беде – и пытаешься ее спасти, – выдает друг таким тоном, будто следующим этапом поставит клеймо мне на лоб. – Однако спросил ли ты, действительно ли она хочет быть спасенной? Вспомни мою бывшую жену Дашу.
На секунду убираю трубку от уха и, прикрыв динамик рукой, шепчу вышедшему из палаты медику: «Все в порядке?». Хмурится, кивает и бросает важно: «Время для посещений истекло». Развернувшись на пятках, удаляется в ординаторскую.
Выдыхаю, но тут же вновь напрягаюсь, потому что приходится вернуться к разговору с Костей.
– Ты же простил меня и отпустил прошлое. Какое отношение Даша имеет к делу Киры?
– Самое что ни на есть прямое. Вспомни, ты ведь тоже ее спасал от меня. Поверил ее слезам и жалобам на то, какой я тиран, подонок, абьюзер, – вскрывает старые раны, а я терплю и слушаю, стиснув зубы. Не могу поспорить – все так и было. Я облажался. – Даша прикинулась бедной овечкой и невинной жертвой, а ты был рад стараться. Включил режим рыцаря на белом коне. Сейчас все повторяется.
– Кира не такая! Ты ее не знаешь, – не выдерживаю, повышаю голос. – Она малышка совсем, наивная и доверчивая…
– Не исключено, но это еще хуже. В таком случае я даю девяносто девять процентов, что она вернется к мужу. Слабохарактерные женщины именно так и поступают. Тем более, у них общий ребенок, Славин! – тараторит, чтобы я не успел перебить. – Их дочь! Только их двоих! То, что ты умудрился роды у посторонней бабы принять, не делает тебя отцом.
– Я и не претендую, – бубню, ощущая горечь в душе. Хреново так, будто от родных отрекаюсь.
– Не глупи, Петя, я тебе по-дружески советую: не спеши шашкой махать. Сначала убедись, что Кира точно решила развестись. Иначе и себя дураком выставишь, и с Адовым отношения испортишь, и фирму нашу подставишь.
– Что ты предлагаешь? Бросить их?
– Ну-ну, не рычи на меня, – произносит мягче и спокойнее. – Ничего подобного я не сказал. Дай Кире время подумать. Сейчас она, разумеется, на эмоциях. Обижена, разочарована, слаба после родов. Гормоны скачут, слезы ручьем. Но пройдет день, два, может, неделя – и Кира иначе посмотрит на ситуацию. Я более чем уверен, что она простит мужа и радостно поскачет к нему на радужном пони. Будут они дальше жить в мире и согласии, растить дочку…
– Нет, – отрезаю со злостью, будто они обе априори принадлежат мне. Не могу отдать их Адову! Не хочу.
– Да, Славин, да. А тебе пора бы отвыкнуть заглядываться на чужих жен. Мне кажется, у тебя патология какая-то, тебе бы к психологу обратиться.
– Пошел ты!
В сердцах взмахиваю рукой, в которой зажат телефон, но останавливаюсь в паре сантиметрах от стены. Свободным кулаком упираюсь в подоконник, перевожу дыхание. Чертов Воскресенский продолжает трещать в динамике:
– Я серьезно, друг, не пори горячку. Давай договоримся так. Сейчас ты разворачиваешься и покидаешь роддом…
– Нет, даже не обсуждается, – буквально ору в трубку. – За ними больше некому ухаживать.
– Будешь носить им передачки, оплачивать все необходимое и справляться об их здоровье у врачей. В конце концов, тебе лично рядом с молодой матерью нечего делать. Как тебя врачи терпят? Родным отцам не позволяют круглые сутки находиться в роддоме, а ты – хрен знает кто – за пару дней поселился там и гнездо свил. Я ведь не жил с Верой в палате, когда она родила!
– Но…
Из ординаторской выглядывает врач, хмуро смотрит на меня поверх очков, сводит брови к переносице. Делаю неопределенный жест рукой, выдавливаю из себя улыбку, хотя придушить его хочется. Замучил, сатрап! С ним я точно здесь долго не протяну.
– Допустим, – все-таки соглашаюсь с Костей и мысленно готовлюсь к изгнанию из роддома.
– В общем, без тебя они справятся, а медики присмотрят. За эти дни Кира успокоится, все обдумает. Потом выпишется, обратится официально к нам, если не передумает, конечно, – скептически хмыкает. – Под руководством наших специалистов она составит заявление на развод, подаст в суд. В таком случае я собственными руками помогу зад этому Адову надрать, если он сам не отступит. А до тех пор палец о палец не ударю. Я же тебе нужен, Сла-авин, – тянет ехидно.
– Нужен, но и твой вариант нам не совсем подходит. Кире после выписки даже ехать некуда.
– Ох черт, ясно все с тобой! – обреченно рявкает друг. – Девочка в беде вьет из тебя веревки, а ты – из меня. Знаешь же, гад такой, что другу отказать не могу.
– Неужели поможешь?
– Условия те же самые: ты исчезаешь, она думает. Но ответ у нее попросишь в день выписки. Впрочем, возможно, законный муж встретит ее раньше с шарами, цветами и плакатами: «Спасибо за дочь». Тогда проблема отпадет сама собой, – добавляет с сарказмом, а я злюсь так, что пар из ушей скоро повалит. Изнутри меня сжирает противное чувство, будто у меня собираются украсть что-то личное и важное. Мое! Уводят из-под носа главную ценность в жизни, а я не могу этому помешать. – Если развод в силе, мы возьмемся за это дело. Если голубки помирятся – не обессудь. Добро? – повышает голос, а я, наоборот, умолкаю. –
