Невеста из империи Зла - Эльвира Валерьевна Барякина
Ей отчего-то казалось, что ее родители обязательно должны полюбить Алекса. Но при всем своем желании она не могла взять его с собой: город Горький был закрыт для иностранцев, ибо в нем понастроили слишком много военных заводов.
«Я подготовлю родителей морально, а потом привезу их в Москву и познакомлю с Алексом,— решила Марика. — А мама поможет мне повлиять на Свету, чтобы та не сердилась на меня. Мама — лучший миротворец в мире».
Приезжая в Горький, Марика всегда немного волновалась. Было как-то странно, что здесь ничего не меняется: то же здание вокзала, та же автобусная остановка, та же серая громада универмага напротив.
Папа — в пахучем овчинном тулупе и лохматой шапке — встретил ее на платформе.
— Дочка! Привет! — закричал он зычным басом. Выхватив у Марики сумки, он расцеловал ее в обе щеки. — Ну? Как ты? Нормально доехала?
— Нормально.
Марика обожала, когда папа ее встречал. Когда она была маленькой, он всегда заходил за ней после музыкальной школы или тренировок по художественной гимнастике.
— Вот бы мой папа меня так любил! — говорила ей с завистью одна школьная подружка. Своего отца она ненавидела и боялась — он был алкоголиком и регулярно ее бил.
О, папа Марики был совсем другим! Даже сейчас он суетился вокруг нее и рвался проявить широту души:
— Так, ты стой здесь, а я сейчас поймаю такси!
— Да ладно, на общественном транспорте доедем, — уверяла его Марика.
Горький, город детства… Она смотрела в окошко автобуса и улыбалась. Здесь был совсем другой, отличный от московского, мир. Потише, помедленнее, поспокойнее… Прянично-разноцветный «Детский мир», мост через замерзшую Оку, дома, заводы, дымы…
Папа шумел на весь автобус, рассказывая дочери, что сосед снизу, Гоша Тимофеев, все спрашивал, когда она вернется домой.
— Говорит, соскучился очень. Сколько вы с ним не виделись? Полгода? Год?
При этих словах сердце Марики болезненно сжалось.
Гоша был ее одноклассником. Они с ним часто выходили к подъезду встречать мусоровозку, потом прятали пустые ведра под лестницей и мчались во двор играть. Однажды эти ведра кто-то спер — Марике ничего не было, а Гоше бабушка надрала уши.
— Устроился слесарем в цех, — хвастался Гошиными успехами папа. — Большие деньги зашибает. Девчонки за ним табунами ходят, а он все о тебе вспоминает — ни на кого смотреть не хочет.
Сейчас сказать папе, что Тимофееву придется подыскивать себе другую невесту, или пока подождать?
— Приехали с орехами! — продекламировал папа, когда они подошли к родному подъезду.
— Доченька! — воскликнула мама, открыв им дверь. — А похудела-то как! Да дай я на тебя насмотрюсь-то!
В квартире витали запахи жареного-пареного — как всегда, мама наготовила целую кучу еды. Марике выдали ее старые зеленые тапочки, проводили на кухню, вымыли привезенный ею апельсин. Мама сияла и пыталась одновременно накормить ее, напоить и расспросить.
— Может, молочка хочешь? Я только что свеженького принесла.
В Москве молоко продавалось в картонках, а тут — только в тяжеленных стеклянных бутылках, которые потом надо было сдавать. Марика помнила, как ее посылали в магазин: «Купи кефира, сметаны, молока…» Едва допрешь все это до дома.
Мама села напротив дочери, подперла щеку ладонью.
— К нам сейчас дядя Петя придет, обедать будем…
Судя по звукам, папа уже выдвигал стол на середину большой комнаты.
— Мать, скатерть-то у нас где?
— На антресоли!
— На какой?
Папа никогда не помнил, что где лежит. Если ему не задавали направление, то он не мог найти даже собственную бритву.
Марика смотрела на весь этот бедлам и волновалась все больше и больше. Как сказать? Как пресечь эту веселую суету?
«Позже. Вечером во всем признаюсь, — решила она. — Пусть хоть сейчас немного порадуются».
Родителей было жалко до кома в горле.
Вскоре затрещал дверной звонок и в квартиру ввалился бородатый дядя Петя, мамин брат — злостный бабник и алиментщик.
— Ба! Невеста! — радостно заорал он, увидев Марику. — Мать, ты видала, какая у нас невеста вымахала?!
— Иди руки мой! — велела ему мама. — Обед стынет.
Обедать дядя Петя любил почти так же сильно, как ухаживать за женщинами, и потому поспешил в ванную.
— Ну что, Москва-то еще стоит? — спросил он, когда все уселись за стол.
Марика наложила всем салату.
— Из «стоящего» разве что мой институт и остался.
— Так им и надо! — искренне порадовался дядя Петя. Он не любил москвичей за то, что «они все под себя подмяли».
Мама держала Марику за руку и рассказывала ей свои новости:
— Представляешь, у нас на проходной демонтировали Доску почета и разрешили передовикам забрать свои фотографии. А какая-то мадам взяла и украла Цыганова!
Потом, по заведенному порядку вещей, они начали ссориться с дядей Петей:
— Нарожал кучу детей, а о потомстве заботиться и не думаешь! Ты когда алименты последний раз платил? Не помнишь? Ничего, государство тебе все припомнит!
— Я человек благородный! — бил себя кулаком в грудь дядя Петя. — Еще не было такого, чтобы женщина подала на меня в суд.
— Ну так подаст! Тоже мне рыцарь непечатного образа! Развел тут гарем!
Папа тронул под столом дочкину коленку:
— Пойдем курить?
«Курить с папой» было одним из любимых развлечений Марики. Они выходили на лоджию, открывали форточку и болтали о том о сем.
— Ну, как у тебя там дела? — интимно спросил папа, когда им удалось ускользнуть из-за стола. — Кавалеры есть?
— Угу.
— А учеба как?
— Нормально.
— А в самодеятельности участвуешь?
— Регулярно.
Папа вздохнул: ему вспоминалась его собственная боевая юность.
— Слышь, дочка… Я тут разучил одну частушку… Может, тебе пригодится? Для самодеятельности или еще для чего-нибудь… — И, нагнувшись к Марикиному уху, папа тихонечко запел:
— Наконец-то убедилась:
Не в того опять влюбилась.
У миленка, кроме пьянства,
Никакого постоянства.
— Ну чему ты ребенка учишь? — высунулся из комнаты дядя Петя. — Я в тыщу раз лучше частушку знаю:
— Тискал девку Анатолий
На бульваре, на Тверском,
Но любить не соизволил:
Слишком мало был знаком.
У папы и дяди Пети всегда было так: они постоянно чем-то мерялись — кто знает больше марок пива, кто дольше сможет продержаться без сигарет, кто лучше в «очко» играет.
На этот раз
