Невеста из империи Зла - Эльвира Валерьевна Барякина
— А у меня есть бутылка из-под шампанского, куда я складываю пятнадцатикопеечные монетки.
— И много ты накопила?
— Почти до самого горлышка.
— Хм… Слушай, Седых, а давай, мы вместе подарим Степановым твой подарок?
— Ты что, тоже обанкротился?
— Я вчера с ребятами в преферанс полночи проиграл.
— Понятно. И все-таки я хочу дарить свой подарок только от себя.
— Седых, ну имей совесть! Ты же все равно не знаешь, что подарить Степановым. А я знаю! Давай соглашайся: твои финансы, мои идеи!
— И что ты предлагаешь?
— Подарим Мишке Коран. На арабском. Я видел такой на толкучке — кожаный переплет, куча пыли и следы доисторических мышей.
— Другие варианты имеются?
— Как тебе картина «Трудящиеся всех стран с надеждой смотрят на СССР»? Размер: три на сто двадцать метров.
— Не пойдет.
— Рога от троллейбуса? Ящик пудры «Лебяжий пух» 1909 года изготовления? Увеличенная фотография Бобби с растопыренными ушами?
— Я, пожалуй, придумала, — задумчиво проговорила Марика. — Надо подарить Степанову повестку в КГБ. Вместе с посыльным в придачу. Он будет у него жить.
— Седых, ты жестокая женщина! А что, кагэбэшники опять к тебе наведывались?
— Нет. Они мне звонят, а я бросаю трубку.
— Знаешь, мне кажется, они просто ревнуют тебя к Алексу.
— Они и к тебе с удовольствием будут ревновать. Я уверена, что мой телефон прослушивается.
— Да? Ой! Ну тогда пока!
Жить Миша с Леной решили у нее. «Москвичом буду, — с удивлением думал про себя Степанов. — И Ленина комната будет моей комнатой».
Правда, он до сих пор отчаянно стеснялся ее родителей. Он кое-как пережил «серьезный разговор» с отцом насчет Лениной беременности, но вот маменькины вздохи ужасно его нервировали: она полагала, что ее дочери еще рано рожать и что Миша «всю жизнь девочке испортил». И ведь не объяснишь ей никак, что он тут ни при чем!
«Как я при ней буду в домашних трениках ходить? — заранее ужасался Степанов. — А выстиранные трусы как сушить? А сексом как заниматься, когда им с тестем все будет слышно?»
О Ленином ребенке Миша старался не думать. «Его пока что нет, — уговаривал он себя. — А как появится, там что-нибудь решим».
У Лены были свои сложные взаимоотношения с животом. При Мише она вообще старалась не упоминать о беременности, а если уж упоминала, то с досадой. При родителях — беспомощно улыбалась и разводила руками: так уж, мол, получилось. Но Миша знал, что наедине с собой Лена с нежностью гладит свой живот и поет ему песенки.
В последнее время она была взвинченная и слезливая, как заболевший ребенок. Белое свадебное платье носить отказалась, утверждая, что в нем она похожа на холодильник. К Мише то ластилась, то изводила его беспричинной ревностью; и под конец он уже мечтал, чтобы день свадьбы наступил как можно скорее. Он очень надеялся, что, закрепив его за собой, Лена хоть немного успокоится.
Но самое главное, кража кабеля и дача взятки сделали Мишу, Алекса и Жеку кем-то вроде братьев по оружию. Почти все свободное время они проводили вместе, обсуждали какие-то планы, делились мыслями…
«Кто бы мог подумать, что я буду дружить с американцем! — удивлялся Степанов. — И куда девался мой хваленый патриотизм? Я же всю жизнь ненавидел иностранцев!»
— Фигня это была, а не патриотизм, — сказал Жека, когда они разговорились на эту тему. — Как можно одновременно ненавидеть несколько миллиардов незнакомых тебе людей? Это уже, извини меня, патология какая-то!
— Все равно я гораздо больше люблю наших, советских! — возразил ему Миша.
Но Жека тут же его перебил:
— Врешь ты все! Ты любишь Лену, маму, своих близких… А к жителям какого-нибудь Урюпинска ты совершенно равнодушен. Да даже здесь, в Москве, ты что, едешь в метро и прямо-таки обожаешь каждого пассажира? Людей не за национальность, а кое за что другое любят.
«Все верно, — вздыхал про себя Миша. — Вот взять, к примеру, Алекса… Никто из наших не хотел меня прощать, а он простил. Хотя ему больше всех от меня досталось».
И при этих мыслях у Миши теплело на сердце от благодарности.
ГЛАВА 23. СВАДЬБА
Свадьба, товарищи, это небольшое, но очень стихийное бедствие.
В семь утра Марика — разряженная и завитая — была у Лены. К этому времени невеста уже успела поссориться с папой, заключить с ним мир и вновь довести себя до нервного срыва. Ее двоюродная сестра, маникюрша из парикмахерского салона, взялась подводить ей стрелки на веках, в результате чего Лена стала похожа на нечто среднее между индейцем сиу и посмертной маской Петра Великого.
Час ушел на то, чтобы смыть это безобразие, успокоить заплаканные глаза чайными примочками и накрасить их заново. Писаной красавицы не получилось, но теперь, по крайней мере, Лена никого не пугала.
В довершение всех бед на свадебном платье лопнула «молния»: оказалось, что со времени последней примерки Ленин живот существенно вырос.
— Нитки! — кричала мама. — Надо зашить, пока жених не приехал!
Все кинулись искать швейные принадлежности, но из-за того, что бабушка вчера помогала Лене убираться, найти ничего не удалось.
Невеста готова была снова удариться в слезы.
— Я что, так и пойду регистрироваться с дыркой в правом боку?
Наконец коробку с нитками и иголками отыскали в духовке.
— А куда мне ее было девать? — оправдывалась бабушка. — У вас и так все углы забиты!
В этот момент зазвенел дверной звонок.
— Жених! — закричали двоюродные сестры.
Мама — все еще в бигуди и халате — кинулась к себе в комнату.
— Не открывайте!
— Откройте!
Лена галопом понеслась в коридор. Марика, не успевшая до конца зашить на ней платье, побежала следом «на нитке».
Наконец дверь кто-то открыл.
— Здравствуйте, девочки! — раздался надтреснутый старческий голос. — Я прадедушка Константин Эрнестович из Мытищ.
Бывшему красному командиру, орденоносцу и народному заседателю было девяносто шесть. Голова его была абсолютно лысой, из ушей торчал пух, а костюм по фасону напоминал одеяния эпохи немого кино. И тем не менее прадедушка был чрезвычайно представительной фигурой.
— Леночка, вы выглядите ну точь-в-точь как моя жена-покойница! — сделал он комплимент невесте.
Лена несколько побаивалась Константина Эрнестовича.
