Вера - Алиса Клима
Ирина несказанно обрадовалась, когда через месяц после прибытия в лагпункт все же получила ветхий, набитый барахлом матрац, от которого исходила страшная вонь. Пришлось вытряхивать всё и перебивать матрац заново. Но ни листьев, ни мха добыть зимой в лесу невозможно. Она была очень рада, когда Федосья натаскала ей из жалости соломы. Тряпья своего у нее не было, поэтому она подстилала под голову телогрейку, завернутую в наволочку, а укрывалась дырявым засаленным одеялом с заплатами.
Одна заключенная, бывшая ткачиха, взялась штопать одеяла за двадцать граммов хлеба за одеяло. Потом ее побили урки, и ей пришлось штопать для них бесплатно.
Заключенная из Интлага, переведенная к Ларионову в лагпункт, рассказывала, что в бараке прежнего лагеря бывало так холодно, что кожа и волосы примерзали к нарам, а по утрам от дыхания валил пар. Температура в бараках могла опуститься ниже нуля.
Как ни старались бороться в лагерях с паразитами, в бараках водились вши и клопы, которые не погибали при стирке, так как не хватало моющих средств и экономили на мыле, что приводило к низкому качеству стирки и даже отмывания тел и волос людей. Заключенные женщины стали нередко выбрасывать одежду и постель на тридцатиградусный мороз, что обеспечивало хоть какую-то дезинфекцию. Потом по очереди одежду грели на веревках поближе к печам – там, где они были. Редко можно было найти буржуйки. Зэки строили по возможности каменки или приспосабливали бензобаки: проделывали в них дверцы, выводили сверху трубу. На таких печах можно было подогревать старый размоченный хлеб, варить шкурки от картофеля, моркови, свеклы, которые дежурные по кухне таскали под подолами или в карманах. Буржуйки быстро нагревались и давали много тепла, но не держали его так, как каменные печи. В бараках из круглого бревна было теплее, но не все бараки и не везде строились как добротные избы. Поэтому когда было мало дров, в бараках становилось нестерпимо холодно. В такие дни близкие друзья спали рядом, чтобы греть друг друга. Ирина спала то с Инессой Павловной, то с Ларисой, то с Полькой.
Зима была тяжелым испытанием для всех лагерников, особенно в условиях Крайнего Севера, где лютовали морозы ниже минус сорока с вьюгами и ветрами, когда пробираться между постройками можно было только по глубоким траншеям из снега. Но зима имела и преимущества: при морозе гибли паразиты, приносившие не только неприятные ощущения, но и аллергические реакции, и страшные эпидемии сыпного тифа.
Лето снимало проблему обогрева, но приносило не менее жуткую – преследование комарами и мошкой. Были случаи пыток заключенных комарами, когда человека в наказание привязывали в тайге и снимали уже мертвым – закусанным насмерть либо погибшим от отека Квинке. Одеколон «Гвоздика» был роскошью: в ход шли любые народные средства, начиная от березового дегтя, заканчивая рыбьим жиром, отварами из полыни, пырея и порошка пиретрума.
Когда-то Ирине все, что ее окружало, казалось таким естественным. Она не придавала значения предметам быта – посуде, столовым приборам, зубному порошку и мылу; тратила, не задумываясь, горячую воду, выливала остатки супа в бак для отходов, не доедала хлеб. Теперь она смачивала палец и собирала по привычке крошки хлеба с колен, любая найденная нитка не выбрасывалась, а складывалась про запас на случай, если надо будет что-то привязать, пришить или заштопать; замечательной находкой могла быть чашка или миска, отломанная ложка – столовых приборов всегда не хватало. Академики, воры, убийцы, бывшие политики и военные, крестьяне и инженеры – все они теперь были нищими, собиравшими по крохам жалкий скарб и мусор: все было ценно в скудном барачном хозяйстве.
И все же они жили. Многие зэки, особенно политзаключенные, были горды тем, что научились выживать и даже делать успехи на зоне. Необходимость выживать порождала творчество: заключенные делали посуду из дерева, коры, старых консервных банок, вышивали и мастерили игрушки – отсылали их домой детям. В ход шло все.
Ирина, сидя в теплой избе Марфушки, с горечью подумала, что стала тоже одной из «придурков», то есть тех, кто не был занят на общих работах. Но перебирая в памяти все события и ощущения последних недель, она в то же время верила в правильность текущего положения дел. Лагпункту необходимо было получить что-то, кроме лесоповала и окружавших его забот. Низкоквалифицированный, тяжелый и монотонный труд вгонял людей в состояние исступления, когда изо дня в день повторялось одно и то же – развод, работа на делянках, перекличка, поверка или (что еще тягостнее) шмон, и сон вперемешку с удручающими процедурами питания и гигиены.
Создание Комитета стало спасением. Уже сейчас Ирине становилось ясно, что при поддержке администрации лагпункта они смогут возродить библиотеку, наладить курсы для наиболее интересующихся зэков, вовлекать в культурную жизнь народ зоны. Изначально идея работы Комитета поддерживалась политзаключенными, изголодавшимися по умственной и душевной деятельности. Но при активном участии Клавки стало ясно и то, что появились уголовники, которым была небезразлична их жизнь на зоне. Кроме того, Ирина искренне считала, что от нее, как и от таких, как она – изящной Инессы Биссер, или меланхоличной Ларисы Ломакиной, или хрупкой Польки Курочкиной, – было мало прока на лесоповале.
Она уверовала, что только продуктивная и полезная работа Комитета могла оправдать несправедливость, в которой одни убивали себя на делянке, а другие проводили весь день на зоне. Ничто не могло сравниться с тяжелым трудом на общих работах – жестоких, непосильных и абсурдных в своей низкой продуктивности. Ирина отказывалась от всяких прочих поблажек, которые время от времени пытался внести в ее жизнь Ларионов. Ей претило думать, что тогда как ее соратники слепли от плохого питания, она ела бы лучше них и спала бы на более мягкой постели. И Ирина замечала, что постепенно уважение к ней выросло. Если изначально женщины предположили, что она теперь – протеже хозяина, то вскоре стало ясно, что у Ирины была независимая позиция, и стоило Ларионову начать нажимать на нее, она противилась и делала это без боязни наказания.
Многие шептались за ее спиной и говорили, что ее бы давно пристрелили, будь на месте Ларионова такой садист, как Грязлов. Ирина соглашалась с этими предположениями, но не считала нужным ни оправдываться, ни гадать, что бы было, если бы она оказалась в другом лагпункте. Ирина не стремилась совершить революцию, ей были незнакомы и чужды насильственные методы, и она
