Вера - Алиса Клима
Она и сама понимала, что, окажись на месте Ларионова кто-то другой, ей просто пришлось бы работать на лесоповале. Ее позиция заключалась в том, что она не хотела иметь ничего общего с теми, кто их охранял, но противоборствовать всеми путями Ирина не желала, не знала как и не могла. Ее миссия, как казалось Ирине, заключалась в чем-то другом, духовном. Она убедилась, что можно добиваться успеха малыми делами. Ей нравилось работать с людьми, наблюдать за их развитием и переменами, происходящими в головах. Счастье, которое она ощущала от метаморфоз, происходивших с Клавдией, было сродни тому чувству, что ей довелось испытать в самые лучшие моменты своей жизни.
Постепенно Ирина стала думать, что жили они не на зоне, а в особом мире, созданном ворами добра человеческого. Поначалу она, как и многие осужденные, надеялась на иной исход – ждала оправдания, думала долгими днями в Бутырке, что ее вызовут и скажут, что все кончено, что это была ошибка. С ней ждали и другие. Но никто не дождался освобождения. Когда ее и нескольких других осужденных после вынесения решения тройки вывезли на «воронке» из Бутырки немногословные сотрудники ГУЛАГа и потом повезли на вокзал, Ирина впервые поняла, что происходит страшное, необратимое зло.
На зоне ожидание окончательно прошло. Она стала вливаться в новую жизнь и даже испытывать радость от общения с интересными людьми, от заведения новых друзей и, как ни тяжело ей было признать, от отношений с Ларионовым.
Ирина не могла в полной мере уяснить природу этих отношений, а точнее, ей не удавалось определить свое восприятие этих отношений. Их возникшее общее дело все больше располагало ее к Ларионову. Ирина не могла не признать, что он не стремился наказывать заключенных, если не было провинностей (случай с ней выбивался из обычного хода дел); не ускользнуло от ее внимания и то, что Ларионов был учтив с большинством женщин. Но были непримиримые обстоятельства, которые мешали ей принять Ларионова. Он хотел большей близости с ней, чем просто деловые отношения. И он нравился ей, что она тщательно скрывала и отрицала, и этим только подтверждала свою симпатию к нему. Но чем больше Ирина размышляла о противоречиях, мучивших ее, тем больше понимала, что одна главная причина отчуждения ее от Ларионова крылась в ее неспособности довериться ему и поверить в него, а вторая – не менее важная – крылась в том, что она не могла расстаться с остатками своего человеческого достоинства.
Мысли Ирины прервал Кузьмич. Он сообщил, что пора ехать на зону. Марфушка собрала им в дорогу гостинцев и дала пузырь самогона для товарищей. Она знала, что гостинцы не могли удовлетворить и тысячной доли потребности заключенных, но также знала, что любая забота была лучшим подарком для узников лагерей.
Полька попросила у Марфы полотенце – ей очень хотелось обтираться белым чистым полотенцем, а Марфа отпиралась и говорила, что не положено давать полотенце в подарок «без копеечки», что это к похоронам, а Ирина потешалась над суевериями Марфы. Полька все же выпросила полотенце, и Марфа ей и Ирине дала по одному конопляному сугуму с вышивкой, по куску мыла и по перьевой подушке с наперниками.
Девушки радостно простились с Марфушкой, а Кузьмич жарко поцеловал ее на прощание. Погрузившись на сани, они выехали со двора. Девушки были веселы и пели всю дорогу, подложив под голову настоящие подушки.
Вскоре пошел снег, небо было пасмурным и тяжелым. Внезапно Ирина почувствовала надрывную тоску в груди. Ей хотелось спрыгнуть с телеги и бежать через леса. Ей казалось, что она могла преодолеть любые расстояния, пройти через самые страшные сугробы, терпеть голод и мороз во имя свободы. Она снова смотрела на тропу с непреодолимым желанием броситься вперед. Свобода была сейчас так близка. Но Ирина не была еще к этому готова, к тому же она понимала, что Ларионов не позволил бы ей уйти. А, может, он пристрелил бы ее…
Глава 15
Сани подкатили к воротам, и девушки уже издалека услышали на зоне какую-то возню. Сани въехали во двор, и Кузьмич и девушки увидели заключенных, построенных на плацу: мужчины стояли отдельно, женщины – отдельно; шла перекличка под командованием Грязлова. В стороне бани стояли два грузовика и две черные «Эмки»[28]. Кузьмич видел растерянные лица Паздеева и Касымова. К ним подошли Фролов и чужой лейтенант.
– Стриженов Макар Кузьмич? – спросил сухо лейтенант.
– Так точно, – ответил Кузьмич, слезая с телеги.
Ирина и Полька почувствовали, что происходило что-то нехорошее.
– На санях? – кратко спросил офицер.
– Заключенные Александрова и Курочкина, – спокойно сказал Кузьмич.
– Ясно. В строй этих. Почему отсутствовали?
– По приказу Григория Александровича были по делам больницы в Сухом овраге, товарищ лейтенант, – отвечал Кузьмич, но Ирина заметила беспокойство Кузьмича.
Фролов прикладом подтолкнул девушек к строю.
– Кузьмич! – крикнул Грязлов. – Поди сюда!
Кузьмич заковылял к нему. На лице Грязлова была решимость, которой раньше Кузьмич не замечал. Он всегда недолюбливал заместителя Ларионова, но не думал, что в нем было столько зверского.
– Дело важное, – быстро говорил Грязлов. – Я уже приказал Федосье подготовить горницу в доме Ларионова… товарища майора. Приехала комиссия из самой Москвы и опергруппа из Маслянино. Чистка.
Последнее слово он сказал торжественно. Кузьмич не торопился.
– А что же Григорий Александрович? – спросил Кузьмич сухо.
– Он приедет завтра, ты же знаешь, – сказал Грязлов, и тонкие губы его неприятно натянулись в подобии улыбки.
Кузьмич видел, что Грязлов был рад, что не было Ларионова и что теперь он, как старший по званию и должности, будет участвовать в заседании тройки.
Тройка состояла из полковника и майора НКВД и областного прокурора. С ними приехал гарнизон солдат из Новосибирска и сотрудники НКВД Маслянино.
Перекличка продолжалась около полутора часов, потому что офицер постоянно сбивался. Снег валил все сильнее. Заключенные стали переговариваться. Кто-то свистел, кто-то крикнул «каратели», и тут Охра прикладами начала бить в лицо всякого, кто оказывался в первом ряду. Заключенные немного утихли, но все равно из дальних рядов слышались выкрики: «А что случилось?», «Когда распустят, задницу морозить неохота!», «Где наш начальник», «Кончай волынить!»
По результатам переклички составили список отсутствовавших. Кузьмича позвали в хату, где за столом, как на страшном суде, сидели три прокуратора, а с краю – Грязлов.
Кузьмич снял шапку и молчал.
– Да ты проходи, Макар Кузьмич, – сказал довольно Грязлов.
Кузьмич видел, что тот чувствовал себя хозяином. Ему нравилось сидеть за столом с
