Вера - Алиса Клима
– Вот чудно́! – засмеялась Полька. – Расскажи, Ира.
– А что рассказывать? – пожала плечами Ирина. – Встретились, он был влюблен… поженились, прожили недолго, потом развелись…
– А что так? – спросил вкрадчиво Кузьмич.
– Я его не любила. – Ирина отвернула голову. – Не получилось у нас. Да и нечестно это было перед ним. Притворяться я не хотела, а полюбить не смогла…
Кузьмич смотрел на Ирину внимательно и нежно, понимая о ней что-то, что она о себе пока сама не понимала.
– Да-а, – протянула Марфушка. – Без любви ни денег, ни красоты не надо, все одно – тоска, а полюбишь – и с хромым, и с косым будешь на седьмом небе.
Ирина опустила глаза. Не хромота избранника заботила ее. Она думала о душе. Могла ли она поверить в душу человека теперь, когда прошла через предательство и увидела всю гнусность человеческой натуры? Ирина ловила себя на мысли, что самое сложное для нее было – просыпаться каждое утро и находить причины, по которым она должна продолжать любить людей. Это было страшное чувство для нее, жизнь которой с самого рождения была освещена любовью. Она вспоминала свою восторженность и ожидание чуда, и ей хотелось снова ощущать все это. Но все время происходило что-то, что отбрасывало ее назад. Ирина боролась со злом внутри себя. Это чудовище было ненавистью к тем, кто причинил ей и ее семье и миллионам людей столько страданий. Ненависть – не свойственное ей чувство – выражалось в презрении к людям, ответственным за смерти и погубленные судьбы ее народа. Презрение это было не пассивным, созерцающим, а активным, противоборствующим, энергичным.
Ирина не была готова расстаться с жизнью, но понимала, что, сложись ситуация так, что от нее потребуется выразить свое отношение к несправедливости, она не сможет смолчать. Она в глубине души осознавала, что ей и другим заключенным несказанно повезло, что именно Ларионов был начальником их лагпункта.
Информация, которая беспрестанно просачивалась через разные источники из других ИТЛ, иногда казалась вымыслом, настолько изощренными казались способы унижения там людей. Зэки боялись, что назначат нового начальника или переведут их в другой лагпункт до освобождения. О зверствах администраторов и Охры в некоторых лагерях истории складывались в легенды.
Заключенный, переведенный из Ухтпечлага в начале ноября, сначала не мог поверить, что возможна такая лояльность, как в лагпункте, где командовал Ларионов. Таких лагерей, по его словам, было ничтожно мало. От него заключенные узнали, что тридцатого июля 1937 года был издан оперативный Приказ Народного комиссара внутренних дел Союза ССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».
Прочитать дополнительную информацию
В материальном смысле в лагерях дела тоже обстояли по-разному. Экономика лагерей была достаточно сложной и путаной, в том числе по причине необходимости оставлять лазейки для лавирования и маневренности руководства. Средняя норма хлеба была четыреста граммов в день – вдвое меньше, чем год назад, а перевыполнявшие нормы могли рассчитывать не более чем на дополнительные двести граммов в день.
Переполненные лагеря становились причиной болезней. Дизентерия уносила жизни сотен и тысяч людей, заключенные повально страдали пеллагрой из-за систематического недоедания или однообразного питания. Бичом были вши, клопы и куриная слепота.
Несмотря на то, что в большинстве лагерей заключенные не могли свободно передвигаться по лагерю после отбоя, по ночам происходили случаи убийства и насилия над женщинами и над мужчинами. Ларионов допускал много послаблений для «своих зэков», но он строго ограничил количество расконвоированных лагерников, то есть тех, кто мог без специального разрешения или конвоя передвигаться по всей территории лагеря или тем более выходить за его пределы. Среди таких оказались Пруст, Марта, Сашка, Валька Комарова и еще несколько заключенных. В основном – женщины. Ларионов знал, что мужчины были менее законопослушными и более склонными к хулиганству и насилию, поэтому в его обслуге и среди расконвоированных трудилось больше женщин.
Запирать заключенных снаружи запрещалось из соображений безопасности – барак мог загореться и люди при запертых дверях и воротах могли погибнуть в считаные минуты. Дневальные обязаны были обеспечить порядок в бараках и следить за тем, чтобы ночью заключенные бараки не покидали. Патрульные делали обход зоны, а дозорные следили за контуром забора. Кроме того, на зоне были «деловые» собаки, которых иногда выпускали на ночь для устрашения зэков, особенно в теплое время года, когда была бо́льшая вероятность нарушений и побегов.
Заключенный Ухтпечлага рассказывал о тяжелой жизни женщин на зоне, что девушки, которых преследовали уголовники, не раз бросались с мольбами на вахту и даже просились в ШИЗО, и иногда их этапировали в другой лагерь. Спать часто приходилось не на вагонках, которых не было, а на сплошных нарах, от чего у заключенных распространялись вши и другие кожные инфекции. В моменты особой переполненности бараков многие спали под нарами на полу, застужали почки, болели пневмонией.
Но и в лагпункте, где командовал майор Ларионов, условия были ниже всякого человеческого достоинства. Лагерные терпели это без особых жалоб только из-за лояльности администрации. Полы в бараках, хотя и покрытые досками, были плохо положены; дежурным не выделялись моющие принадлежности и средства, и при этом требовали регулярно очищать пол от грязи. Женщины скоблили полы чем придется: ножи им не доверяли, половых щеток и скребков не выдавалось.
Наиболее насущным и самым отвратительным местом были помывочные и сортиры. Никакие дежурства и уборка этих помещений не спасали от постоянной грязи и неприятных запахов. Хлорка сыпалась непрерывно и часто поверх нечистот, ослепляя и удушая людей, которые пользовались уборными сразу после дезинфекции. При том что построили дополнительные санитарно-гигиенические узлы, рост численности заключенных не позволял обслуживать эти помещения должным образом. А нормативы надо было соблюдать, поскольку сама жилая площадь, предусмотренная на заключенного, редко превышала два квадратных метра[27].
Снабжение было налажено, но и тут нормы нарушались из-за воровства и халатности снабженческих структур. Заключенные в лагпункте Ларионова получали по полотенцу в год; простыни должны были выдавать раз в два года; наволочка была рассчитана на четыре года, а одеяло – на четыре или пять лет. Но когда Ларионов стал командовать лагерем, он понял, что ждать новых принадлежностей даже по консервативным регламентам придется долго. Ему несколько раз было отказано в обновлении постельных принадлежностей. За семь лет существования лагпункта для замены старых не был выдан ни один новый матрац, набитый по правилам соломой. За семь лет почти все матрацы износились, и
