Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
– Мистер Эрл учит меня названиям цветов, – объяснил смотритель, ведя Элизу вверх по лестнице. – Я-то сам всегда думал, что их штук пять-шесть. Ну, там, синий, зеленый, красный и вроде того. Но их сотни. Даже тысячи. Как по мне, так лучше всего барвинок. Название т’ есть, но и цвет тож’ ничего. Немного холодноват для вашего цвета лица, если вы не против. А вот свиное ухо прям пойдет к вашему тону кожи.
– Я все же думаю, что предпочту палевый или коралловый, – вставила Элиза. – Не в обиду вам или свиньям, но я никогда не стремилась носить одежду цвета их шкуры.
– Канеш, канеш, – добродушно закивал смотритель. – Хотя у свиней отличная кожа. Очень прочная. На сапоги хороша. А еще на бурдюки, хотя м’леди пьет наверняка из хрусталя или, на худой конец, из олова. Ну, вот мы и пришли, – внезапно сказал он, вытаскивая немаленькую связку огромных железных ключей из кармана и выбирая один из них. Он вставил его в скважину железного замка, с усилием повернул и распахнул дверь.
– Вот, м’леди, – заявил он, махнув рукой в сторону открывшегося проема, в котором Элиза не увидела ничего, кроме каменной стены.
Она помедлила, но затем глубоко вздохнула. «Во что, во имя всего святого, я позволила себя втянуть?» Однако, прежде чем она пересекла порог, рука смотрителя взлетела вверх и перекрыла путь, чуть не коснувшись ее груди.
– Так, вы ведь не несете с собой оружия, да? Всяких там ножей или карманных пистолетов?
– Что? Конечно, нет!
– Ни напильников, ни рашпилей, чтобы перепилить прутья решетки?
– Не уверена, что понимаю суть вопроса.
– Никакого яда во флаконе от духов, чтобы узник мог принять легкую смерть?
– Ох, да ради бога, О’Рейли, – раздался голос из камеры. – Впусти уже бедняжку, пока она не отравила тебя.
Смотритель застенчиво улыбнулся.
– Просто выполняю свой долг, вы ж понимаете. Никто не подумает, что настоящая леди вроде вас станет нарушать закон. – Он отступил в сторону. – По правилам я должен запереть входную дверь. Я вернусь через час и выпущу вас.
– Ч-час? – с тревогой переспросила Элиза, когда смотритель легонько подтолкнул ее, помогая войти в крошечную комнату. Единственным ответом ей стал звук захлопнувшейся двери.
– Что ж, полагаю, теперь мы вдвоем.
Элиза резко обернулась. Она ожидала, что говорящий будет прямо за ее спиной, и с удивлением обнаружила, что комната намного больше, чем показалась ей сначала, и к тому же перегорожена стеной из железных прутьев. Голос принадлежал мужчине, стоящему с другой стороны решетки, в крошечном закутке, где не было ничего, кроме узкой койки, крошечного столика с четырехрожковым канделябром и мольберта. В изножье стояло небольшое ведро, которое Элиза сперва приняла за ночной горшок, но затем поняла, что на самом деле это небольшая жаровня, единственный источник тепла в комнате без окон.
О, ну и, конечно, сам мужчина.
Он был довольно высоким, моложе, чем Элиза ожидала – не старше тридцати, к тому же довольно привлекательным, с вытянутым угловатым лицом, шарма которому придавала щетина, покрывшая его впалые щеки. Одежда его на вид была дорогой, но мятой и грязной – белые шелковые бриджи с рубашкой в тон и довольно… яркий зеленовато-желтый камзол, украшенный тремя из восьми положенных золотых пуговиц. Вместо туфель на нем были носки – и судя по бесформенности его ступней, несколько пар сразу. И все же, несмотря на нелепые носки и отсутствие пуговиц, он все равно производил впечатление отчаянного сердцееда. Этого она не могла не заметить, хоть и была замужней дамой. Кстати, упомянутое замужество, а главное, любимый муж, и являлись причиной, по которой она здесь оказалась.
Криво улыбнувшись, мужчина протянул руку между прутьями решетки.
– Ральф Эрл к вашим услугам, мадам.
Элизе потребовалось мгновение, чтобы прийти в себя, но затем она шагнула вперед и пожала протянутую руку.
– Я так рада с вами познакомиться, мистер Эрл. Меня зовут…
– Вас могут звать лишь Элиза Гамильтон, и никак по-другому, – уверенно заявил Эрл.
Элиза нервно улыбнулась.
– Как вы догадались?
– Ваш муж весьма лестно отзывался о вашей внешности, хотя, смею заметить, не в полной мере отдал должное вашей красоте. – Он пожал плечами.
Хоть слова эти немало польстили Элизе, но ее несколько выбила из колеи агрессивная манера флирта Эрла. К счастью, вскоре художник сменил тему беседы.
– Интересно, – продолжил он с заметной заинтересованностью в голосе, – не передавал ли он чего-нибудь для меня?
– Ах да, – спохватилась она. Затем сунула руку за пазуху пальто и вытащила маленькую фляжку. – Он сказал, вы это оцените.
Эрл взял фляжку отчего-то трясущимися пальцами, снял с нее пробку и сделал долгий – да, весьма долгий – глоток. Его глаза закрылись, а из груди вырвался вздох удовлетворения. Затем он сделал еще один глоток, поменьше, и сунул фляжку под камзол.
– Здесь довольно прохладно, – объяснил он, похлопав по фляжке в нагрудном кармане. – Это помогает.
Элизе не казалось, что в комнате прохладно, но ведь она только что зашла с улицы, где дул сильный ветер, и ледяная корка вот уже три дня покрывала улицы.
– Простите, если мои слова покажутся вам грубыми, мистер Эрл, но вы совсем не такой, каким я представляла человека…
– Человека, сидящего в тюрьме? – спросил Эрл голосом, полным самоиронии. – Я изо всех сил пытаюсь сделать вид, что я в салоне одной из самых светских дам Филадельфии, Парижа… или Олбани, – сказал он, подмигнув, – и, бог свидетель, я снова там буду, причем довольно скоро. Прошу, – указал художник на кресло по ту сторону решетки, где находилась Элиза. – Присаживайтесь. У меня ощущение, словно я провожу интервью.
Элиза расстегнула пальто, но, не найдя места, куда можно было бы его повесить, снимать не стала и устроилась в кресле, элегантном предмете мебели из резного дуба, обтянутом узорчатым жаккардом темного цвета, который вполне мог бы стоять в одном из упомянутых мистером Эрлом салонов. Позади него висела тяжелая парчовая штора, задрапированная таким образом, чтобы показать золотые кисти и бахрому по краям, но в то же время скрыть грубый камень стен.
Сделав очередной глоток из бутылки, художник уселся на край койки, выпрямив спину. В пальцах его возник угольный карандаш, который, как только что заметила Элиза, был весь выпачкан в саже, словно художник весь день напролет практиковался в своем ремесле. Его рука запорхала над
