Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
– Пусть теперь за нас говорит добрый эль миссис Чайлдресс, – провозгласил он и залпом опустошил бокал.
На часах было почти три утра к тому времени, как Алекс и Элиза проводили Резерфордов и ван Ренсселеров и без сил поплелись в спальню. Элиза сразу направилась к камину, чтобы подкинуть угля. Это стало частью ее ежедневных обязанностей, с тех пор как они переехали в Нью-Йорк. По какой-то причине это занятие успело ей полюбиться, и даже после того, как убрала избыток золы, добавила полено и прикрыла заслонку в трубе до щелочки, она опустилась на колени перед каминной решеткой, наблюдая за тем, как пляшет огонь по уголькам.
Алекс, собиравшийся переодеться в пижаму, не смог устоять и подошел к жене, чтобы обнять ее со спины. Она охотно облокотилась на мужа и теперь подставляла шею под его поцелуи с тихими довольными вздохами.
– Я скучала по тебе, – призналась она, по-прежнему глядя на угли.
– А я – по тебе, – ответил он. – Прости, что пришел сегодня так поздно. Я нашел еще одного клиента.
– Правда? – Элиза накрыла ладонями его руки, разместившиеся на ее талии. – Еще один лоялист, пытающийся сохранить свою собственность? Будьте осторожны, Александр Гамильтон, а иначе люди решат, что вы слишком уж справедливы и на самом деле разделяете взгляды монархистов.
Алекс тихонько хмыкнул.
– Бывший лоялист, и он утверждает, что с тех пор как «испил из кубка свободы», отрекся от прежних убеждений. И к добру или к худу, у него нет собственности, которую могли бы отнять. Именно поэтому он сейчас в долговой тюрьме, ибо давно уже лишился залога, обеспечивающего его долги.
– О, бедняга, – посочувствовала Элиза с искренней заботой. Она повернулась в объятиях Алекса и обвила руками его шею. – Но, смею спросить, если он сейчас в долговой тюрьме, как он заплатит тебе? Нам нужно оплатить счет у галантерейщика до того, как набежавшие проценты превысят основной долг.
Алекс слегка поморщился. Тот факт, что счетами теперь занимается жена, причинял ему немалые страдания.
– Дело Чайлдресс скоро будет рассматриваться в суде. Если я выиграю, а я полагаю, что так и будет, вердикт послужит опорным пунктом для всех прочих дел. Возмещение ущерба будет исчисляться тысячами фунтов, из которых я буду получать от десяти до пятидесяти процентов, в зависимости от ситуации. Мы сможем заплатить галантерейщику, мяснику, краснодеревщику и всем прочим, – сказал он.
– Галантерейщик, мясник, краснодеревщик, – повторила Элиза. – Похоже на детскую считалочку. – Она поцеловала мужа в нос. – Прости, дорогой. Я знаю, ты ненавидишь говорить о деньгах. Расскажи мне о новом клиенте.
– Хорошо. Я пытаюсь помочь ему заработать денег.
– Но ты же сказал, что он в долговой тюрьме. Как может человек зарабатывать в тюрьме?
– Дело в том, что он художник.
– Художник! – Элиза удивленно распахнула глаза. – Признаюсь честно, не ожидала, что ты назовешь эту профессию. Трудно вообразить творца, запертого в клетке.
Алекс почувствовал, как губы расползаются в усмешке.
– Ты можешь не пытаться вообразить.
Элиза нахмурилась с шутливой серьезностью.
– Прошу прощения?
– Я поручил мистеру Эрлу написать твой портрет. До того, как несчастливая судьба привела его в заключение, его работы стоили десятки фунтов. Это станет частью моего гонорара. Но… – Тут его голос стих.
Пришла очередь Элизы усмехнуться.
– Но мне придется позировать… в тюрьме.
– Ты против? Тебе не нужно делать этого, если не хочешь.
– О, звучит как настоящее приключение. И это позволит мне изредка выбираться из дома. Но не говори отцу, что ты договорился о посещении тюрьмы его дочерью, не важно, с какой стороны решетки она при этом была. Смею предположить, он снимет с тебя кожу живьем.
Алекс поцеловал ее в лоб.
– А я смею утверждать, что ты одна из самых выдающихся женщин из ныне живущих, Элизабет Скайлер Гамильтон.
– Лестью вы ничего не добьетесь, мистер Гамильтон, – кокетливо сказала Элиза.
– А как насчет лести в кровати?
Элиза притворилась, что сердится, при этом начав развязывать шнурки на платье, и довольно скоро ее супруг присоединился к этому занятию.
18. Портрет в тюрьме
Долговая тюрьма
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Январь 1784 года
Долговая тюрьма, в которой содержался Ральф Эрл, расположилась в северной части «Полей», огромного парка в центре города, между Бродвеем и Бостонским почтовым трактом. Название ее было незамысловатым – «Долговая тюрьма». До этого она носила столь же незамысловатое и даже менее выразительное название, «Новая тюрьма», но, несмотря на все огрехи в присвоении названия, само здание представляло собой симпатичный трехэтажный каменный особняк с мансардным этажом, над которым возвышался огромный, но изящный восьмиугольный купол. В более живописном окружении это здание легко было бы принять за загородный дом мелкопоместного сквайра, но колодки и позорный столб, стоящие неподалеку от входа, затмевали всякое благоприятное впечатление, произведенное величественностью архитектуры.
– Прошу прошения, м’леди, – окликнул ее дородный мужчина с заметным ирландским акцентом, сидящий за столом в дальнем конце вестибюля, не успела Элиза войти внутрь, – но, мож’ быть, вы, ну… заблудились?
Элиза с трудом подавила желание прокричать ответ через все длинное узкое помещение, пропахшее табаком, капустой и кое-чем еще, что предпочла не идентифицировать. (Достаточно будет сказать, что это напомнило ей о поручении, которое она дала Алексу, прежде чем он улегся в кровать.) Она повыше подняла полы пальто и подол платья и решительно зашагала к смотрителю по не отличающимся чистотой каменным плитам. Возможно, она слишком поспешно согласилась на вчерашнюю просьбу Алекса – ох уж этот мужчина и его поцелуи!
Что она здесь делает? Зачем Алекс послал ее сюда? Безопасно ли это вообще?
– Мисс? – Кружка с темной жидкостью стояла на столе, покрытом недельным запасом газет – здесь было не менее двадцати листов – рядом с остатками того, что, вероятно, когда-то было сандвичем с бараниной или просто тушеным мясом.
– Добрый день, – поздоровалась Элиза. – Меня зовут Элиза Гамильтон. Я здесь, чтобы повидать мистера Ральфа Эрла.
– О! – воскликнул смотритель. – Я должен был догадаться по платью. Чудесный цвет, – добавил он, поднимаясь. – Как эт’ называется?
– Эм-м, розовый? – предположила Элиза, гадая, был ли это вопрос с подвохом. Она посмотрела на подол своего платья, выглядывающего из-под полы пальто. Несмотря на то что в вестибюле было довольно темно, остававшаяся на виду ткань была, определенно, бледно-розового цвета.
– Ну да, канеш’, розовый. Но розово-палевый, к’думаете, или, мож’ быть, коралловый? Или, простите мне эту дерзость, старый добрый цвет свиного уха? Со всем моим уважением, канеш. Оттенок свиного уха несравненно нежен, если хотите знать
