От выстрела до выстрела (СИ) - Чеснокова Юлия Олеговна AlmaZa
Петя, конечно же, хотел, очень хотел того, на что даётся право после свадьбы. Да, у него тоже опыта не было, но обмануться он не мог, он знал, что момент близости будет упоительно сладок. Но показать Оле силу своего желания, похотливую мужскую натуру боялся. Не решит ли она, что он мужлан, прикидывавшийся обходительным, чтобы добраться до кровати? Совсем не это было ему нужно — но и это тоже! — а поведи себя необдуманно, и будет выглядеть, будто только это.
— Хорошо, что мы живём в нынешнее время, — сказала Оля, чтобы не молчать, — сейчас уже не наблюдают за тем, что в брачную ночь происходит. Боже, как прежде это переносили⁈
— Да, отвратительная была традиция, — согласился Петя и, не в состоянии остановить руки, стал расстёгивать пуговицы на мундире. Увидев, что Оля поймала взглядом его действие, он прекратил. Убрал их за спину. — Я уже говорил тебе, какая ты сегодня красивая?
— Раза четыре, — хохотнула она, — тебе подать покрывало?
— Зачем? — удивился он.
— Ты никак у двери ночевать собрался — постелешь себе.
Оценив её шутку, Петя тоже похохотал, отходя дальше. Подходя ближе к Оле. Дышать становилось труднее, сердце колотилось. Успевший расстегнуть верхние пуговицы, он всё же взялся за остальные, и мундир распахнулся, обнажив белую рубашку.
— Ты…
— Да?
— Я ведь могу помочь тебе снять платье?
— Это был вопрос или утверждение? — покраснела Ольга.
— Вопрос.
На платье у неё сзади был ряд мелких пуговичек, а под платьем — корсет, стягивающий нижнюю сорочку. Её одевали с утра девушки, и сама она никогда в жизни не сумеет разоблачиться, не порвав что-нибудь.
— Ты должен это сделать, я без помощи просто не справлюсь, — призналась Оля и повернулась к нему спиной. Смущения почти не было. Они так привыкли друг к другу за год, что всё казалось само собой разумеющимся.
Петя медленно, не торопясь, стал вынимать перламутровые горошины из петелек. В ответственные моменты, как тогда на дуэли с Шаховским, правая рука подчинялась и слушалась, переставая дрожать. Когда платье упало, он увидел шнуровку корсета и почесал щёку:
— Как бы и мне помощь не понадобилась! — пошутил он.
— Ты никогда не расстёгивал женских корсетов? — полюбопытствовала Оля и, поскольку не услышала ответа, повернулась к Пете и посмотрела в его задумчивое лицо. — Да или нет?
— Помнишь, я тебе рассказывал об исповеди Льва Николаевича перед своей женой в первую ночь? — Оля кивнула. — Думаешь, я поступлю так же? Да ни за что!
— Ах так⁈ — игриво возмутилась она. — Ну и не говори, и так понятно, что если расстёгивать не умеешь, то не приходилось!
— Ангел мой, если мужчине что-то нужно от женщины, то корсет — последний предмет гардероба, который как-то помешает, зачем его вообще трогать?
— Развратник! — прихлопнула его по груди девушка. — Может, и мне тогда в нём остаться?
— Ещё чего! — взяв ласково за плечи, Столыпин опять отвернул её от себя. — Что ж я, с алгебраическими задачами справлялся, Менделееву на отлично экзамен сдавал, а тут с какими-то шнурками не справлюсь?
— В некоторых вещах вы, мужчины, как дети! Там, где всё просто, вы ищете трудностей! Не затяни ещё туже, чтобы не пришлось разрезать! — предупредила Оля, на что Петя вдруг засмеялся: — Что?
— Представляешь лица твоих папá и мамá, если я выбегу отсюда с криками: «Подайте нож!».
Девушку тоже разобрал смех от этой картины:
— Папá скажет: «Я так и знал, что она любого доведёт, даже святого!».
— Скорее подумают, что я душевнобольной, прятавший долго свой диагноз.
— Нет, они тебя любят и знают, что ты во всех отношениях положительный. А вот мой характер…
— У тебя чудесный характер, Оленька.
— Ты единственный, кто так говорит.
— Конечно, иначе ты бы не вышла за меня! — корсет ослаб, и Ольга почувствовала, что может спокойно вдыхать. Потянув его и снимая, она развернулась к Пете:
— Так ты вот такой коварный?
— Но ты уже никуда не денешься, Ольга Борисовна Столыпина, — просиял он и, наклонившись, поцеловал, взяв её лицо в ладони. Её губы разъезжались в улыбке, не давая им как следует слиться в разгорающейся страсти, которую она чувствовала не только в Пете, но которая пробуждалась и в ней. Интерес, притяжение, жажда продолжения.
Они обнялись, и Оля услышала шорох в его внутреннем кармане.
— Что там у тебя?
Столыпин вынул содержимое:
— Всё то же самое — твоё первое письмо.
Оля забрала листок из его пальцев и отложила на прикроватный столик.
— Можешь переставать носить его. Я напишу тебе кое-что получше.
— Жаль, что тебя саму, мою маленькую, нельзя всегда носить с собой у сердца, — расцеловал он её руки.
— Я теперь и так всегда буду с тобой.
Когда Петя снял, следом за мундиром, рубашку, она увидела шрам над его правым локтем.
— Откуда у тебя он?
Шрам! Петя и сам забыл о нём, не придавая значения, привык к его наличию на своём теле. Но после вопроса выхода уже не было, скрытничество не пройдёт: либо врать, либо говорить правду. И Столыпин выбрал последнее, признавшись, наконец, в том, что произошло в начале прошлого лета. Оля осела на кровать, похолодевшая и побледневшая.
— Так это не было слухами…
— Слухами? — Петя опустился рядом, обняв её за плечо.
— Когда ты отбыл в отпуск, и не отвечал… Дима сказал мне, что у Шаховского была дуэль, но никто не знает с кем, и он предположил, что это мог быть ты, но я не хотела верить… Как ты мог⁈ — у неё на ресницах задрожали слёзы. — Как ты мог поступить так со мной⁈
— Оленька, но ведь ничего же не случилось!
— Но могло! А если бы случилось? И тебя бы не стало, как и Миши!..
— Такого просто не могло произойти, — он прижал её к себе крепко, поцеловал волосы и погладил по голове, — мне это нужно было, пойми! Я знал, что должен. Поквитаться за брата и за твои слёзы. Если бы я этого не сделал, я бы не смог просить твоей руки. Я должен был поставить точку в этом вопросе.
— Почему точку мужчинам всегда надо ставить именно пулей?
— Изобретены пулемёты, — улыбнулся Петя, — мы можем ставить отныне пулями и многоточия.
— Это не смешно! — тем не менее, успокаиваясь, она тронула его шрам, проведя пальцем. — Эти «поквитаться» ведь могут длиться бесконечно! А если Шаховской захочет отомстить однажды?
— Уже не захочет. Дима сообщил, князь скончался этим летом в Туркменистане.
— Как⁈ — ахнула Оля.
— Не то ему стало плохо от чахотки, и он упал с лошади, расшибившись, не то упал с лошади и, расшибившись, уже не нашёл сил оправиться. Я точно так и не понял. Но, одним словом, его больше нет, и говорить не о чем.
Человек, ставший виновником её переменившейся судьбы, умер. Тот, кто — казалось — отнял два года назад счастье. По итогу, Оля призналась себе, она обрела ещё куда большее, и ненависть к Шаховскому, переполнявшая некогда её сердце, сменилась благодарностью и пожеланием упокоя души.
— Почему ты не сказал мне обо всём сразу?
— Вдруг иначе бы ты не вышла за меня? — повторился Петя.
— Обманщик и дуэлянт! — приложив ладонь к груди, она театрально откинула голову. — Конечно бы не вышла!
— Тогда мне пришлось бы быть ещё и похитителем, — привлекая её назад, к себе, Столыпин прошептал: — Разве позволил бы я кому-либо другому занять своё место?
На утро Олю разбудил ласковый шёпот мужа:
— Сударыня–с всё спать изволят–с? — она пошевелилась, сквозь сон улыбнувшись поцелую в щёку. Потянулась.
Занавеси проскрежетали по карнизу и в спальню ворвалось солнце. Размыкая веки, Оля посмотрела на засвеченный силуэт Пети, приближающегося к кровати от окна.
— Ты давно поднялся?
— Около шести.
— Ты что, совсем не спал⁈ — опершись о подушку, она приподнялась. — Сколько сейчас?
— Одиннадцатый час.
— Боже! — Оля приложила ладони к загоревшимся щекам. — Что подумают папá и мамá!
— Ничего дурного, мы с Борисом Александровичем уже позавтракали и почитали утренние газеты.
