Жаклин Монсиньи - Петербургский рыцарь
— Действительно, ведь вы немец, добрый мой друг, я все время забываю об этом. Вы знаете, как мой отец любил ваш язык. Так вот, он назвал так эту крепость потому, что для него она была отмычкой к Швеции, «ключом» от Невы и Балтики…
— А теперь с помощью этого «ключа» хотят запереть в темнице дочь Петра Великого, — продолжил Лесток, завершая мысль Елизаветы.
— Ах, мой бедный друг! Почему вы храните мне верность? Я постоянно упрекаю себя за то, что принимаю вашу преданность! Теперь все кончено, ничто не сможет вернуть нам свободу. Они убьют нас здесь, в Шлиссельбурге, и никто на свете не вспомнит ни о несчастной царевне, ни о великодушном немце, боровшемся за ее спасение.
При этих отчаянных словах в замке со скрипом повернулся ключ.
— Эй, сумасшедшая, вот тебе компания, — со смехом крикнул капитан Граубен. — Мы были столь любезны, что отыскали тебя и привели тебе друзей.
Он сделал знак, и солдаты швырнули на середину камеры двоих растрепанных мужиков в разодранной одежде, и те, словно два тюка, покатились к ногам принцессы. Под грязные усмешки солдат дверь затворилась.
Доктор Лесток бросился оказать помощь несчастным, однако только один из них действительно нуждался в ней; другой же, кряхтя от боли, поднялся на ноги и безуспешно пытался привести в порядок одежду и водрузить на место растрепанный парик. Затем, узнав принцессу, которую он видел только на портрете, он трижды низко поклонился; казалось, отвратительное место, куда он попал, ничуть не смущало его.
— Надеюсь, ваше императорское высочество извинит мое вынужденное вторжение в ее личные покои и снисходительно отнесется к неподобающему внешнему виду чрезвычайного посла его величества короля Франции.
Несмотря на весь трагизм положения, Елизавета с трудом скрывала улыбку, слушая маркиза Жоашена Тротти де Ла Шетарди, который своим невозмутимым спокойствием, казалось, принес сюда на своих красных каблуках кусочек версальского паркета.
— Добро пожаловать, господин маркиз, — с приятным акцентом произнесла по-французски Елизавета. — Сожалею, что мне приходится принимать вас в таких условиях; это наводит меня на мысль, что наши враги решили соединить нас в одной темнице только затем, чтобы потом разлучить навсегда, положив конец нашему существованию.
Маркиз сделал негодующий жест.
— Ах, сударыня, с их стороны было бы не совсем осмотрительно проливать царскую кровь, текущую в жилах вашего высочества, равно как и кровь лица неприкосновенного, коим является официальный, осмелюсь даже сказать «чрезвычайный» представитель моего господина, короля Франции.
— Полагаю, господин посол, они не станут разбираться в таких тонкостях. Они очень торопятся, к тому же мы находимся в руках моего заклятого врага, коварной Менгден. В сущности, я смогла бы договориться с этой жалкой личностью, именуемой регентшей, но с ее фавориткой — никогда. Я говорю с вами искренне, господин посол: никто в мире не может знать, где мы находимся, солдаты же гарнизона считают меня помешанной. Нам больше не на что надеяться, сударь, нет, не на что… если только… на яд, который нам подсыпят… или на топор палача.
В камере наступила гнетущая тишина. Лесток нарушил ее:
— Наконец он пришел в себя! Бедный малый не столько ушибся, сколько испугался.
— Вот и отлично! Клеман, — снисходительно окликнул его Тротти, — что с тобой случилось?
— Ах ты, Боже мой, господин чрезвычайный маркиз, — заохал бедный кучер, путая все титулы, которым обучал его посол, — я ничего не знаю. Мы были в часовне, вдруг сделалось совершенно темно, да и теперь немногим светлее. О-ля-ля, что за проклятая страна, сначала я едва не утонул, потом ослеп, а кончится это тем, что замерзну и превращусь в кусок льда. Скажите, ваша маркизская светлость, нам когда-нибудь удастся вернуться в Париж?
— Во всяком случае, господин болтун, я с прискорбием замечаю, что никакие неприятности не смогут ни укоротить ваш язык, ни сделать его правильным, — нарочито строгим тоном произнес маркиз. — Довольно, перестаньте стенать, вы утомляете наш слух.
Маркиз не успел завершить свою тираду: дверь со скрипом отворилась. На этот раз вошел Бузов; он швырнул им четыре миски с отвратительной бурдой, расплескавшейся по полу.
— А-ха-ха! Вот ваш последний ужин, безумцы, приятного аппетита!
Тротти побледнел от ярости, хотя понял не смысл слов, а угрожающий тон тюремщика.
— Проклятый грубиян, я тебя проучу, я тебе преподам урок хороших манер! — закричал маркиз.
Вместо ответа Бузов наглым взором оглядел пленников, сплюнул к ногам принцессы и с шумом захлопнул за собой дверь. Тротти презрительно пожал плечами, и, повернувшись к царевне, заметил, что она, как и Клеман, стучит зубами от холода. Снег недавно прекратился, и с каждой минутой мороз становился все сильнее и сильнее. Маркиз подошел к принцессе, поклонился и, сняв с себя подбитый мехом плащ, галантно разложил его возле стены, не забыв при этом еще раз поклониться.
— Осмелюсь посоветовать вашему императорскому высочеству отдохнуть на этом скромном одеянии; возможно, оно сумеет немного согреть вас.
Елизавета поблагодарила его взглядом своих прекрасных влажных глаз, села на плащ и зябко закуталась в него. Тротти и Лесток устроились в глубине камеры, стараясь держаться на почтительном расстоянии от царственной сироты.
— Фи, господа, забудьте об этикете, — улыбнулась Елизавета, идите ко мне, мы будем согревать друг друга. Ваше присутствие поможет мне обрести мужество, необходимое, чтобы достойно встретить рассвет, и пусть этот бедняга также присоединится к нам.
— О! Ваше высочество! — в ужасе прошептал Тротти. — Это же мой кучер!
— Перед Богом, господин маркиз, мы все равны.
— Если ваше высочество приказывает… — неодобрительно ответил маркиз; поклонившись Елизавете, он делал знак Клеману приблизиться и занять место рядом с царевной.
Кучер, который до сих пор толком ничего не понял, где и в чьем обществе он находится, стуча зубами, плюхнулся рядом с принцессой:
— Вы так добры, мадам, но о-ля-ля, что за проклятая страна!
— Да, — прошептала царевна, — ты прав, бедняга, что за проклятая страна!
Тротти возвел очи горе; никто еще так не задевал его чувствительности… Началось томительное ожидание. Колокол Шлиссельбурга отбивал каждые полчаса, и звук его казался погребальным звоном. Ночь тянулась медленно, хотя узникам хотелось, чтобы время совсем остановилось, ибо они знали, что ждет их утром. Взошла луна, осветив своим неверным светом крепость; ее черный зловещий силуэт высился посреди замерзшего Ладожского озера словно горделивый страж устья Невы. Метель стихла, но ветер не прекратился, и часовые, число которых по приказу герра Граубена было удвоено, попрятались в укрытия. Уверенные, что они охраняют всего-навсего несчастных сумасшедших, они считали подобные предосторожности излишними; по своему месторасположению Шлиссельбург уже был неприступной крепостью.
