Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
Так рождался миф об исключительности американцев, который призван был скрыть тот факт, что нация, провозгласившая своими идеалами свободу и справедливость, была построена на краеугольных камнях рабства и воровства.
Как бы то ни было, у каждой из этих культур были свои сильные стороны, и, без сомнения, многие люди с радостью поделились бы согласно различиям в языке и культуре и воспроизвели бы лоскутное одеяло Старого Света на землях Нового, только вместо стран были бы штаты, и люди смогли бы уходить на запад, когда соседи подступали бы к их границам слишком близко. Но все больше и больше людей понимали, что, если Соединенные Штаты Америки хотят стать по-настоящему соединенными, их жителям придется развивать чувство национального единства.
Главным среди этих провидцев был Александр Гамильтон, чьи подвиги во время Войны за независимость скоро были превзойдены его трудами на благо растущей страны. Алекс знал, что различия между людьми и их взгляды на жизнь нельзя не принимать во внимание. Эти различия нужно выделять и использовать во благо всей нации. Как и в случае с большинством благородных политических идей, воплотить это в жизнь было не самым простым делом. К счастью, у этой идеи были два преданных последователя в лице Александра и Элизабет Гамильтон – если допустить, что они смогли бы объединить свои уникальные способности и, в конце концов, научиться работать в команде.
Часть II
Покоряя Уолл-стрит
12. Медовый месяц по-американски
Городской особняк Гамильтонов
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Декабрь 1783 года
И вот, наконец, после трех лет в браке, победив в Войне за независимость, выжив в битве при Йорктауне и все-таки оставив позади уют «Угодий», Александр и Элизабет Гамильтон стояли перед прелестным трехэтажным городским особняком, построенным из кирпича и коричневого песчаника, который расположился по адресу Уолл-стрит, 57, город Нью-Йорк. С небольшой помощью приданого Элизы, а также благодаря подсказке отлично информированных родственников о том, что можно приобрести очень неплохо расположенную недвижимость по фантастически выгодной цене и мгновенному решению Алекса хватать ее, пока не увели, теперь он принадлежал им. Руки молодого мужа тряслись от волнения, когда он отпирал замок своим ключом. Жена стояла у него за спиной, сгорая от нетерпения поскорее увидеть их новое жилище. Широким жестом он распахнул обе двери и с улыбкой повернулся к жене.
– Вуаля!
Элиза радостно захлопала в ладоши, и взгляд Алекса смягчился при виде того, как прелестно она выглядит, залитая лучами предзакатного солнца, запутавшимися в ее каштановых локонах. Это был дом, их дом, его дом. После многих лет студенческой, а затем и солдатской жизни, после роскошной резиденции родителей жены, где он чувствовал себя гостем, он наконец-то нашел место, которое мог назвать своим.
– Постой, – сказал он, прежде чем Элиза успела сделать шаг.
С широченной улыбкой Алекс буквально оторвал ее от земли и перенес через порог. Элиза хихикала у него на руках, чувствуя упоительное головокружение при мысли, что они наконец-то совсем одни – без слуг, сестер, маленьких братьев или родителей в зоне видимости. Ну и что с того, что дом был практически пуст! Нехватку столов и стульев, фарфора и серебра, свечей, эля, компота и даже самых обычных продуктов вроде соли и перца вполне компенсировало благословенное уединение, в котором они с Алексом оказались, не говоря уже о том, что единственным предметом мебели, который у них все-таки был, оказалась огромная кровать с мягчайшей пуховой периной.
Именно на эту кровать он и положил ее, и Элиза чувствовала себя прожженной кокеткой, глядя на Алекса из-под полуприкрытых ресниц и в то же время не спеша, слой за слоем, избавляясь от одежды, наслаждаясь тем, как прерывисто он дышит, быстро избавляясь от своего костюма, чтобы нырнуть к ней под одеяло. Его голубые глаза блеснули в тусклом сумеречном свете, когда он накрыл ее тело своим.
– Два года назад, когда ты был в Вирджинии, я так тревожилась, – шепнула она, изогнувшись, чтобы поцеловать его в шею. – Часть меня непрерывно гадала, вернешься ли ты когда-нибудь домой. Не припомню, чтобы я говорила тебе об этом.
– Моя милая, храбрая девочка, – прошептал он, склонившись, чтобы поцеловать ее в чувствительное местечко за ухом. – Теперь я дома. Ты – мой дом.
– Да, – согласилась она, когда он накрыл ее губы своими и на примере показал, когда он чувствует себя дома.
А затем не осталось ни времени, ни желания для бесед, ведь даже самый красноречивый оратор Америки обнаружил, что нет слов, способных передать те чувства, что охватывали его, когда он был со своей возлюбленной.
Супруги провели первую пару дней, бродя по замерзшим улицам Нью-Йорка рука в руке, не обращая внимания на холод и восхищаясь при виде магазинчиков и домов, вчера еще стоящих пустыми, а сегодня заселенных новоиспеченными американцами, теми, что вернулись в город, который, как они думали, был навсегда для них потерян, и теми, что решили занять сотни пустующих домов и магазинов, чтобы приобрести недвижимость в главной метрополии страны по цене, подобной которой никогда не будет.
Вечером они ужинали за красивым ореховым столом, который все-таки прибыл из Олбани, покрытым роскошной муслиновой скатертью, чей нежный, голубой с золотом узор Элизина прабабушка Ренсселер вышила собственноручно более полувека назад, сервированным костяным фарфором из набора «Краун Дерби»[8], который они обнаружили в местном магазине, и столовым серебром, преподнесенным им Стефаном ван Ренсселером в качестве свадебного подарка и пролежавшим в бархатной коробке последние два года.
Первую пару дней они пили из ободранных оловянных кружек, которые Алекс привез домой из Йорктауна («Эта вмятина появилась от пули, летевшей мне в голову», – сказал он с горящими глазами), но на третий день в нью-йоркском доме Алекс вернулся домой с парой изысканных хрустальных бокалов. На том, что повыше, было потрясающе
