Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
– О, я бы не сказала «неподобающе», – возразила миссис Скайлер. – Неподобающе – это то, как ты обмахиваешь лицо, словно кухарка, пытающаяся спасти заварной крем. А портик – это всего лишь… банально.
Пегги покраснела и тут же стала обмахиваться медленнее. Элиза, почти столь же яростно обмахивающая сразу и себя, и Китти, тоже замедлилась, но все равно рассмеялась поддразниванию матери.
За три месяца, прошедшие со дня рождения Китти, атмосфера в семье заметно изменилась. Миссис Скайлер, которая, похоже, была уверена, что это ее последний ребенок, расслабилась и стала удивительно добродушной, в отношении к своему восьмому ребенку напоминая слегка беспечную бабушку, играющую с любимым питомцем, которому потакают при всяком удобном случае. Смягчилась она и по отношению к своим старшим детям. Она не перестала быть строгой матерью семейства, что было заметно из отповеди, которую получила Пегги, но теперь ее поучения высказывались более мягким тоном, а иногда и в шутливой форме. Миссис Скайлер больше не вела себя так, словно малейшее несоблюдение этикета – к примеру, подача вилок для омаров к рыбе или платье цвета чуть ярче, чем темно-синий, в воскресенье, – это катастрофа, которая нанесет непоправимый удар репутации семьи.
Элиза с нежностью подумала об Алексе и о том, как ему придется по душе такая перемена в теще. Ее муж все еще отчасти боялся, отчасти благоговел перед ней.
– Сказать по правде, дело в том, что ваш отец не хотел портик, – продолжала между тем Кэтрин. – Выражусь чуть точнее. Ваш отец хотел отстроить нечто грандиозное в духе греческих храмов с колоннами и фронтоном, украшенным фризом, можете себе представить? Я сказала ему, что скандально одно только наличие у нас этих натуральных изображений, – под натуральными миссис Скайлер подразумевала обнаженных, – в доме, на тех самых обоях, которыми все так восхищаются, и что я, определенно, не допущу… чтобы какие-то ухмыляющиеся, разоблаченные… херувимы встречали и провожали моих гостей. А поскольку ваш отец не из тех, кто идет на компромисс, кончилось тем, что мы остались без портика.
– Что ж, мне, к примеру, нравится устраивать пикники внизу, – заявила Пегги. – Так они превращаются в событие. Может быть, рядом с домом их устраивать было бы проще, но они не были бы чем-то особенным.
– Все потому, что не ты носишь ребенка, – заметила Элиза. – Мне кажется, что Китти становится больше день ото дня.
– Но ведь так и должно быть, правда? – шутливо заметила Анжелика. – Представь себе, что вышло бы, если бы она уменьшалась? Это было бы очень странно. И могу добавить, что и ты не носишь ребенка, ты просто держишь его на руках и можешь передать няне в любой момент. А я ношу и, признаться честно, с каждым днем начинаю все больше и больше восхищаться нашей мамой, которая делала это так часто, что трудно сосчитать, и при том никогда не показывала, насколько это неудобно. По ощущениям, словно Дот затянула меня в самый узкий корсет, а теперь пытается втиснуть дыню между ним и моими ребрами.
– В мое время, – сказала миссис Скайлер, – женщина не говорила о своем состоянии. Это было…
– Неподобающе? – поддразнила ее Пегги. – Или всего лишь банально?
– Вульгарно, скажем так, – продолжила миссис Скайлер серьезным тоном – настолько серьезным, что, по мнению Элизы, все это больше походило на представление. – Но что я могу знать? Я всего лишь старуха шести с четырьмя десятками лет.
– Вот если вы не перестанете говорить «шести и четырех десятков», словно явились прямиком с бала у королевы Елизаветы, люди действительно решат, что вы – старуха.
– Ну, а как мне, по-твоему, говорить? «Сорок шесть?» – Миссис Скайлер содрогнулась. – А что дальше? Гулять по городу без чепца? – Она приподняла подол платья, пока тот не поднялся выше края ее летних туфель, приоткрывая несколько дюймов светлых панталон. – Демонстрировать лодыжки? О, знаю, почему бы мне просто не получить профессию? Возможно, я возьмусь изучать право, как полковник Гамильтон у Элизы, или стану торговцем, как мистер Черч у Анжелики, или, нет, знаю, почему бы просто не провозгласить себя главой, как мистер ван Ренсселер у Пегги! – Миссис Скайлер раздраженно хмыкнула. – Все вы, девушки, с вашими новомодными идеями! Всегда думаете, что все нужно исправить, хотя старый порядок работал из века в век.
– А работал ли? – заметила Элиза. – Я имею в виду, если старый порядок был так хорош, зачем мы сражаемся на этой войне? Почему бы просто не позволить какому-то заокеанскому королю облагать нас неподъемными налогами и забирать у нас большую часть денег лишь потому, что ему посчастливилось быть сыном того, кому посчастливилось быть сыном того, кому посчастливилось быть сыном того…
– Да, пожалуй, все мы поняли, к чему ты ведешь, – перебила дочь миссис Скайлер. – Но этот вопрос из тех, что задают мужчины, и отвечать на него следует мужчинам. Задача женщины – хранить домашний очаг, чтобы у мужчины всегда была безопасная гавань в этом постоянно меняющемся мире.
– Ах, Кэтрин ван Ренсселер Скайлер! – воскликнула Анжелика. – Я бы никогда не подумала, что вы можете отвести такую… такую скромную роль, и не только всем женщинам, а в первую очередь себе! Вы – одна из самых сильных духом, независимых и талантливых женщин из всех, что я знаю. В пяти долгих годах этой войны было больше тех месяцев, когда папы не было рядом, и вы самостоятельно управляли поместьем, взваливая на себя его обязанности в дополнение к своим собственным. И, смею заметить, получая от хозяйства прибыль намного выше, чем когда-либо удавалось папе!
– Стыдись! – сказала миссис Скайлер, но Элизе показалось, что в голосе матери прозвучала тщательно замаскированная гордость. – Я делала все это лишь потому, что таков был мой долг. В этом не было ничего особенного.
– Может, в этом и не было «ничего особенного», – вмешалась Элиза. – Но если все так, разве это не доказывает, что женщины способны делать всё, что делают мужчины? Скажу больше, это в них нет ничего особенного!
– Всё? – издевательски уточнила миссис Скайлер. – А ты встала бы за плуг, чтобы вспахать поля? Взяла бы ружье и отправилась бы убивать врагов?
– По-моему, в первом
