Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Вот Матвей Громов и «развратил» Ивана Ильича, который мерседес теперь воспринимал не иначе, как «тридцать пять лошадей».
Николай Александрович Белозерский скучал по сыну. Но более всего скучал по Вере Игнатьевне. Был занят ничуть не меньше первых, хотя однажды призвал их к себе на ужин, лично послав Василия Андреевича, чтобы уж не отвертелись! Ему было хорошо с ними, а что там дальше текущего момента, он не задумывался. Было бы неплохо повидаться с Верой без сынишки, ну да она депутатствует, клиника к тому же претерпевает сильные изменения. Не до того ей. А он подождёт, подождёт.
Но руку с пульса спускать нельзя, как говорят доктора. Потому Николай Александрович Белозерский на правах одного из главных (наравне с Покровским) акционеров инициировал собрание коллектива. Все снимали друг перед другом шляпы, восторгались безмерно. Пригласили, разумеется, и профессора Хохлова, курировавшего учебную работу. Все были довольны. Поздравляли друг друга с победами. Кравченко поручили обзавестись новомодной физиотерапией. Мол, нынче сия отрасль не просто игрушка коронованных и прочих благосостоятельных особ, но и та самая санитарная гигиена, а равно и социальная, за которые они все тут так ратуют.
Отдельно господин Покровский на собрании отметил, что в «Общине Св. Георгия» санитаром трудится полный кавалер крестов Святого Георгия. И неплохо бы сделать его символом клиники, наделать фотографических портретов… В общем, чего только ни говорили. Славили русскую медицинскую школу. Устроили пир добра и света. Вполне заслуженный между тем.
Матрёна Ивановна, присутствовавшая по праву главной сестры милосердия, соскучившись от славословия, переводила взгляд со старшего Белозерского на младшего. Наблюдала, как они смотрят на Веру Игнатьевну. Во время неофициальной части улучила момент и шепнула Вере на ухо:
– Это ж получается, что если тот, так тому – внук. А если этот – так этому брат!
Они вышли на задний двор. Вера Игнатьевна закурила. Матрёна Ивановна осуждающе посмотрела на неё.
– Ой, оставь! – фыркнула Вера. – С чего ты вообще взяла, что от них?! – и тут же прыснула, сообразив, как это звучит.
– А от кого же ещё? Что ж я, слепая?! – ответила Матрёна. – И вот именно: оставь! Оставь ребёнка, Верка! – горячо зашептала она. – Не изводи плод! Георгию часто сон снится: босыми ногами по утренней росе идёт. Ходить-то он может благодаря тебе. А вот босыми ногами по росе – уже никогда. Ты хочешь, чтобы в твоей жизни было абсолютное никогда? Ты не хочешь иметь детей? Я вот страстно хочу! Пусть наш сыночек или доченька бегает босыми ножками по росе. Будто бы маленький Георгий! Кто-то же должен продолжать мир Божий!
– Я уже договорилась в Женеве, Мотя. Я ценю твою заботу. Понимаю, о чём ты говоришь. Но я уже решила. Не могу я, Мотя.
Я не совсем женщина, понимаешь? Я – хирург. Я была начальником санитарного поезда и полевого госпиталя. Я – глава клиники «Община Святого Георгия», и буду руководить первой в России полноценной Больницей скорой помощи… Я забыла покормить маленькую девочку! И я понятия не имею, от кого из них этот ребёнок! Я просто не могу, Матрёна Ивановна. Я не справлюсь со всеми обязанностями.
Когда они вернулись, Илья Владимирович Покровский произносил речь о том, что буквально через какие-то пять-семь лет Российская империя будет процветать. Что проекты великого реформатора Петра Аркадьевича Столыпина изменят страну. Что путь парламентской монархии есть самый верный путь и что более удачного помазанника, нежели Николай Александрович Романов, и сыскать невозможно! Поскольку это добрейший человек, и он не вздумает сопротивляться воле божьей и с удовольствием отстранится от реальных дел, став украшением империи…
Тут старший Белозерский перебил его, заговорив о чём-то насущном. Пока Покровского не унесло ещё куда выше, и так уже по краю Вальгаллы прошёлся.
На следующий день можно было увидеть Веру Игнатьевну, идущую в дорожном костюме по перрону. Багаж сдан. При себе она оставила только докторский саквояж. Война избавила её от этой привычки, но Сашка не зря таскал его при себе, ох, не зря! Она решила этот модус восстановить.
Княгиня была без провожатых. Куда и зачем она направлялась, знала только Матрёна Ивановна. Двух недель вполне хватит, чтобы отдохнуть и набраться сил. Хватило бы и меньше, но Вера Игнатьевна разумно посчитала, что заслужила отпуск.
Поезд неспешно разгонялся, с каждым гудком успокаивая суматошные мысли. Вера Игнатьевна взялась было за книгу, но нет… Некоторое время глядела в окно, позволяя простоте движения и привычным с детства пейзажам убаюкать личное, всегда мятежное. Земля. Вот что было до нас. И что будет после нас. Земля. Она нужна нам. Но нужны ли мы ей?..
Ехала княгиня в синем[103] вагоне. Отоспалась за все семьдесят два дня Думы. На станции Тлущ[104] вдруг поднялась суматоха, послышались свистки. У Веры не было никакого желания выяснять, что происходит, и она снова принялась за книгу. Четверть часа спустя в купе коротко постучали и, не дожидаясь разрешения, дверь распахнулась. Это, чёрт возьми, неприлично!
На пороге стоял проводник в сопровождении двух представителей отдельного корпуса железнодорожной жандармерии.
– Что случилось, господа? – сдержав гнев, холодно поинтересовалась Вера.
– Приносим извинения! – проводник хоть как-то постарался сгладить грубость внезапного вторжения.
Один из жандармов его бесцеремонно отодвинул:
– У нас раненый. Сказали, вы врач!
Вера Игнатьевна поднялась.
– Мне надо переодеться, господа!
– Так мы его к вам сюда!
Безо всяких церемоний, даже не дав Вере Игнатьевне привести себя в порядок, жандармы втащили человека.
– Он ещё и по-русски ни бум-бум! – с раздражением сказал один из жандармов.
– Help me! Don't give me up to them! – прошептал раненый и потерял сознание.
По пиджаку его расплывалось пятно крови.
– В полном объёме я ему помощь не окажу, – определив область и тяжесть ранения, подытожила Вера Игнатьевна. – Необходимо доставить его в Варшаву, в оснащённый госпиталь.
– А как-то перевязать и в Петербург?
– «Как-то перевязать» вы и сами могли, господа! Для чего вам врач?
Провокационный вопрос возымел действие – несколько охладил пыл ревностных служителей закона.
– Так он живой нужен!
– Надо было задерживать, а не подстреливать! Вас что, по ногам целить не учат? Сразу в сердце! Единственное, чем могу помочь: постараюсь доставить его живым в Варшаву.
– Мы приставим к вам
